Судьба - [48]

— Эй, покорми наших ослов!

Он увидел ослов, привязанных к столбу, и накидал им люцерны. А потом еще и почистил их… А потом просто стоял и гладил их шерсть и длинные уши… Усердие всегда заметно. Эти люди шли в Мекку, и они взяли Сурханбая погонщиком каравана.

Перевернулась еще одна страница судьбы, предначертанной ему на земле. Но не последняя.

В Мекку, как известно, идут пешком, иначе что же это за святое паломничество? На ослах везут только поклажу. Горы, степи, мертвые, желтые, как повсюду, пустыни остались за спиной, и они достигли священного города. Чье даже измученное мусульманское сердце не возрадуется такому? Кто побывал в Мекке, кто пришел сюда на окровавленных ногах, совершив подвиг преодоления пути, тому уготовано место в раю.

Земля была создана в Мекке.

А сама Мекка возникла из охапки морской пены. Не потому ли она такая белая? Белые стены, белые купола мечетей…

Адам появился там, где самый высокий купол, — так слышал Сурханбай, — и вот он видит все это.

Вот на этом камне Адам встретился с Евой.

В Мекке Байтула — пуп Земли и Арафат — сад мира!

Ах, если бы он мог рассказать об этом в Бахмале! Нет, видно, все было не зря… Неисповедимы пути господни, но в конце концов проясняются.

Пока его хозяева посещали святые места, Сурханбай ухаживал за ослами и готовил или приносил пищу. В Мекке ежедневно кипели большие котлы: паломники побогаче из дальних стран покупали и дарили баранов паломникам победнее. Первые считали, что за это им отпустятся все грехи и можно будет снова грешить, когда вернешься домой, а вторые ели до отвала, убеждаясь в том, что Мекка и впрямь самый счастливый город. На каждом углу сидели нищие и восхваляли Мекку песнопением, в каждом доме жили чудотворцы, принимавшие дары. Сурханбай слушал, как поют шейхи, запоминал — ему тоже хотелось когда-нибудь где-нибудь прославить Мекку.

Хозяева закончили паломничество, получили звания святых — ходжи — и, наполнив свои сумки священными финиками, а баклаги святой водой зем-зем, улетели домой на самолете. Грешники должны были тащиться пешком, а святые уже могли летать. За комнату больше никто не платил, и Сурханбай снова очутился на улице. Ну что ж… Он решил славить Мекку и сел на одном углу, чтобы петь песни. Не тут-то было! Как куры клюют чужую курицу, другие песенники налетели на него. У каждого был свой угол.

Какой-то одноглазый шейх сразу сказал ему:

— Убирайся домой, откуда пришел, и там можешь обирать народ сколько хочешь!

Ведь ходже за рассказ о Мекке всюду давали дань.

— У меня нет дома, — ответил Сурханбай. — Мой дом в Бухаре.

— В Бухаре? — закричал одноглазый и потащил его за собой.

Сурханбай слышал, что по земле прокатилась большая война, что его Родина истекала кровью, но победила, и совсем не знал, какая теперь Бухара и что в ней делается. Но его заставили говорить так, как будто он вчера из Бухары, и рассказывать, что там разрушают мечети и преследуют верующих по пятам… Ему дали золоченый халат, он стал Сурханбаем-ходжи, изгнанником из благородной Бухары, его таскали из мечети в мечеть, с кладбища на кладбище, буквально на руках, и везде он повторял, как плохо приходится сынам ислама в Бухаре, а ему жертвовали деньги на восстановление попранной веры и защиту ее отцов. Ведь он выступал как защитник мусульман из страны кяфиров…

Чем больше он сочинял, тем больше давали. Ложь и приношения возрастали в пропорции десять к одному. Но из этих сумм святой Сурханбай не мог брать себе ни копейки. Он даже и не держал их в руках, все загребали его помощники, а ему доставалась маленькая доля.

Чтобы поддержать себя, он написал отсюда письмо Халиму-ишану, но не получил ответа.

Халим-ишан не любил заграничной переписки…

И снова душа Сурханбая заметалась, как больная лихорадкой.

Как-то он признался бедному паломнику, что давно не видел Бухары, ничего про нее не слышал и никогда не был муллой. Плохой слушок пополз после этого по улицам Мекки…

— Убегай отсюда, да поскорей, — посоветовал ему одноглазый, носивший уже парчовый халат. — Шейхи зароют тебя живым в землю…

Сурханбай и сам давно подумывал об этом. Ему опротивели эти люди. Страшно стало среди них. Захотелось остаться наедине с собой, оказаться там, куда не ступала нога человека. И ночью он ушел из Мекки в сторону пусныни Барса-Кельмес, которую не зря зовут «Пойдешь — не вернешься». Он и не хотел возвращения…

Но, видно, в наше время нет непроходимых пустынь.

Через несколько недель он оказался на границе Арабской республики, и там его, безразличного ко всему, задержали. От него потребовали документов. Сурханбай засмеялся. Какие могли быть документы, когда у него не было места на земле? И вдруг он вспомнил… В рукаве изодранного халата у него была зашита справка, которую он хранил всю жизнь. Это была справка о раскулачивании с большой круглой печатью. Чернильные буквы на ней давно выцвели и стерлись, но печать осталась. И пограничники, увидев изображение серпа и молота, заулыбались и воскликнули:

— Вы из советской страны, уважаемый?

— Да, — вздохнул Сурханбай.

— Что же вы молчали?

Они стали оберегать его, как сокровище. Каждому новому начальнику показывали его справку с печатью, где были серп и молот, его умыли, переодели и опять показывали всем: