Судьба - [10]

— Обустраиваться-то надо с умом.

— А для чего же здесь такие парни, как ты? Для чего здесь наши парни, я спрашиваю! Бардаш! Вы смотрите, какой он кислый! Ну, за встречу, Бардаш!

— Стойте, подождите! — Бардаш кинулся на кухню и позвал с собой Колю Мигунова. Известно, что медики — способные кулинары. Если вам это не известно, то запомните… Медики, как правило, быстро соображают, что к чему. Может быть потому, что привыкли к рецептам? А ведь и тайны кулинарии именуются рецептами. Не даром же! Долговязый Коля хоть и был медиком по трубам, но все же… Он скинул пиджак, засучил рукава и пошел орудовать едва Бардаш вывалил перед ним весь набор утренних покупок Яганы.

Когда они расположили все это на тарелки, закуска вышла отменная.

— Жаль, Яганы нет! — подумал Анисимов. — Посмотрите еще, какая у моего друга жена!

— Выпьем, — солидно сказал Курашевич. — Чтоб не спотыкаться.

— За успех! — уточнил Анисимов.

Они чокнулись по-студенчески громко. И дружно принялись за еду.

— Я же говорил вам, что это хлебосольный дом! — шумел Анисимов. — А где же Ягана?

— Ешь, начальник колонны…

— Мы ее дождемся.

Курашевич открыл крышку пианино и неожиданно прошелся по блистающей клавиатуре грубыми пальцами.

— А ну-ка, ну-ка, Сережа, — подбодрил Анисимов, — изобрази что-нибудь своей мозолистой рукой.

— Давненько я уже не трогал… — сказал сдавленным голосом Курашевич. Он присел, покашлял, подержал руки на весу, потер их и заиграл…

Если бы у них была дочка, с мыслями о которой втайне Бардаш покупал и помогал ставить сюда это пианино, Ягана не посмела бы вот так уйти, уехать ни с того ни с сего… В самом деле, черт знает что! Где она сейчас пропадает? «Завтра я начну бурить!» Пожалуйста! Но почему надо уходить… И знайте, Ягана, что никаких прощений и поблажек вам не будет, если все это бурение кончится пшиком. Что вы улыбаетесь с фотографии своими темными глазами, в которых играют светляки?

Бардаш увлекся своими мыслями, а Курашевич играл…

— Чайковский! — восторженно прокричал Ваня Анисимов.

— Нет, — сказал, опустив руки, Курашевич, — это был Мендельсон. «Песня без слов»…

— Давай, Сережа, давай еще…

— Прокофьева, пожалуйста, — попросил Коля Мигунов и назвал вещь, которую хотелось ему послушать.

— Видал бы ты, какие песни они на трассе поют! — сказал Иван, положив руку на плечо Бардаша, и в его голосе, и в этом жесте послышалась почему-то грусть. — Нам, старичкам, вставят перо…

Да, эти молодые, выросшие после войны, умели больше, чем Жорка, который сгорел в воздухе над Сталинградом, чем Абрар, который остался лежать на берегу Одера, в братской могиле… далеко от дома… Но потому они успели больше, узнали больше, научились большему, что юный Жорка и юный Абрар не прожили даже своей юности.

— По совместительству этот Ван Клиберн сварщик и машинист трубоукладчика, — пошутил Анисимов, все еще не снимая руки с плеча Бардаша.

Курашевич застеснялся и перестал играть, почтительно прикрыв пианино, а Иван перехватил взгляд Бардаша и, кажется, начал догадываться о чем-то, но ничего не сказал.

— Посмотрим Бухару? — предложил Коля Мигунов. — А то день-другой, и прости-прощай! Больше не увидим… Были и не были, а все же город редкий… Как говорится, городов на земле много, а Бухара одна…

— Нет, нет, не уходите! — стал удерживать Бардаш.

Он не хотел оставаться наедине с мыслями о Ягане. Уехала и уехала! Хоть в пустыню. Все, он не станет больше терзать себя из-за этой глупой выходки жены и проведет веселый день с другом, с новыми друзьями.

Кажется, Анисимов понял его и сказал:

— Да ты иди с нами! Покажи город ребятам. Бухара это Бухара… Он-то знает! — кивнул он на Бардаша, обращаясь к Курашевичу и Мигунову. — И его тут каждая собака знает. Он тут и улицы подметал и воду таскал… Было дело…

— Правда? — спросил Курашевич.

— Побудьте нашим гидом, Бардаш Дадашевич, если можно.

— С одним условием, — согласился хозяин дома. — Называйте меня просто Бардаш…

— Хорошо, Бардаш Дадашевич.

Им это было трудно… Молодые… А он — Дадашевич… Нет, как подпирало время, как подпирало! Однако не сдаваться. Это хорошо, когда время и тебе подмазывает пятки — шагай быстрее. А ведь кажется, совсем недавно еще таскал мешки с водой из Ляби-хауза, поливал дорожки вокруг чайханы, прибивая пыль пригоршнями воды, чтобы потом получить из рук чайханщика заработанную горячую лепешку — первую еду за весь день, самую сладкую еду…

Ну что ж, гидом так гидом…

— Мы стоим у минарета мечети Калян, самой большой в Бухаре. Во дворе и под ее куполами, а их больше двухсот пятидесяти, молились сразу десять тысяч человек. Ну, а высота минарета, видите, какая… Около пятидесяти метров…

— Ого! — сказал Коля. — Двадцатиэтажный дом.

— Да, хорошая телемачта-а… — протянул Курашевич, задрав голову.

Башня минарета вонзалась в душную пустоту неба.

— Сколько же она стои́т? — спросил Коля, заслоняясь белой девичьей ладонью от солнца.

— Восемьсот лет с гаком…

— Ого! — опять вырвалось у Коли.

— Ты, Бардаш, гордишься, как будто сам ее строил! — засмеялся Анисимов. — Смотрите, смотрите.

— А что! — усмехнулся Бардаш. — Люди строили… Обыкновенные люди…

— Нет, не обыкновенные… — заспорил Анисимов. — Из одного кирпича, из одной жженки, смотрите, сложили такую красоту. А? Это были мастера!