Судьба по имени Ариэль - [18]
Но у меня закралась маленькая тревога — что-то девушка ничего не спрашивает, рассматривая свои ногти… Минут двадцать я упражнялся в собственном «конферансе». Увидев, что я закончил, девушка поблагодарила меня, сложила магнитофон, достала блокнот и говорит: «А теперь скажите, как ваш ансамбль называется…» В этот момент мой взгляд издавал такую тоску, что милое создание, чувствуя, что у меня столбняк, пояснила: «Я — из «последних известий». Мне дали задание у кого-нибудь из артистов записать пару слов…»
В то время в выборе площадок мы были «всеядны», а, точнее — нам было все равно, где выступать: на стадионе или в красном уголке, ставка то была одна… Нас тарифицировали по камерным ставкам. В течение года она буквально «возбухла» до 12 рублей 50 копеек! Это были сумасшедшие деньги! Как нам все завидовали… Кто-то внес ценную поправку: если мы собираем аншлаги на стадионах или дворцах спорта, вместимостью не меньше 4000 человек — ставка удваивалась. Но недолго мы радовались. Чиновники министерства культуры посчитали, «прослезились» (видимо, от зависти), и со словами: «неча повожать» — через полгода все вернули назад…
Концерты в «красных уголках», как и на стадионах проходили так же успешно, я даже бы сказал, веселее… Вот один из таких в Катав-Ивановске.
Пожалуй, ни разу я не видел такой маленькой оркестровой ямы в местном ДК. У сцены, с «кулачок», где мы толкались локтями, в этой яме могло поместиться аж, два баяниста… И вот, открылся занавес, зазвучала музыка. Вдруг Лева мне показывает взглядом вниз, я заулыбался. Там, где, видимо, должен был сидеть оркестр, расположились двое подростков, один из них на коленях держал какой-то древний магнитофон. Они не просто слушали, а записывали концерт.
Первый был, как бы, оператор — он крутил ручки, а второй, как бы, корреспондент — тот держал микрофон на фуражке (видимо, берег от сотрясения…) Теперь, представьте картину: наши вокальные колонки были у них за ушами…, поэтому, в лучшем случае, что они могли записать — шорохи наших «сапог!»… При этом, у паренька, державшего микрофон, все время был открыт рот, и, от удовольствия, капала слюна… И вот запел Лева. Он стоял справа от меня. «Оператор», не выпуская магнитофона из рук, толкнул локтем партнера и взглядом показал: тот поет! Пацан быстро переставил микрофон к левиным ногам. Потом запел я и — фуражка метнулась в мою сторону! И тут у нас у всех началась истерика смеха! Сначала «захрюкал» Лева. Он просто не мог петь «Извозчика»! Второй куплет попытался петь я, уставившись в потолок, но скоро и я не выдержал… Песню допевал Стас, так как Боря уже «зашелся» слезами… Публика ничего не понимала — она же не видела этих «звукорежиссеров»! После этого концерта пронесся слух, что все мы выступали пьяными…
Перед гастролями в Западной Украине нас предупреждали: публика там сложная, с уклоном национализма. Но у нас было «противоядие» в виде песни «Марыся». Черновцы весьма тепло приняли нас, хотя вначале и настороженно. Здесь мы мы познакомились с очень знаменитым, даже легендарным патриархом-администратором Фаликом, который, в свою очередь представил нам Софочку Ротару — очаровательное создание. Боря от нее не отходил ни на шаг… Что-то, правда у нее было с лёгкими, и позже мы с Сашей Фришем специально приезжали к ней в больницу проведать. Уезжая, возле филармонии Фриш разлил шампанское в чью-то туфлю, и так мы прощались с Софой.
1976 год, «Русские картинки»
Делая Каплуну отсрочку, я понимал, что рано или поздно мы его потеряем на целый год. Несмотря на хлопоты многих «высоких» людей, это случилось весной. Дело усложнялось тем, что Боря пел очень важные вокальные партии, играл на скрипке, поэтому замену найти ему было крайне сложно. И тут возникает кандидатура Вячеслава Барташова, ресторанного музыканта. Он не пел, не владел скрипкой, но барабанщиком слыл неслабым! Срочно «перелопачиваю» весь вокал. Верхние партии достаются нам с Геппом, поющим фальцетами. Борю определяют в химвойска в Чебаркуль. Местные заметили: после знаменитого хоккеиста Валерия Харламова, еще одна звезда залетела… Конечно, его сразу определили в духовой оркестр. Но служба, по его словам, показалась санаторно-курортным пребыванием в местах очень даже не удаленных от дома… Полгода из этой годовщины он провалялся в госпитале, куда я частенько завозил для него и его друзей по 4, по 5 бутылочек, за раз, народного «лекарства», «Агдама», портвешка, ласково прозванного массами «шмурдяком»…
Новый барабанщик Слава, хоть и быстро вписался в программу, был непростым человеком. По инерции я с ним сдружился, и, на какое-то время, он мне заменял Каплуна. Пил он не меньше меня, и не больше Гурова, но патологическое влечение к противоположному полу, часто превращал в скандалы. Каюсь, иногда срывался, и мы с ним устраивали пьяные оргии, которые нам сходили с рук. Особенно конфликтовали с нашим администратором и ведущим Владимиром Колтуновым, эдаким грозным, пожившим одесским евреем, похожим на цыгана. Барташову жутко не нравились его мещанские «понтяры» с перстнями и золотыми кольцами, но с женами музыкантов Колтунов быстро нашел язык… Потом я узнавал от своих рабочих его сплетни: мол, пацан у нас — руководитель, надо делать «ежовые рукавицы», Славу быстрее убирать — все стадо портит… Но несмотря на интриги, авторитет у меня к тому времени был незыблимым, и все вежливо помалкивали.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.