Судьба «Нищих сибаритов» - [7]

Шрифт
Интервал

Ну ничего — совсем недолго осталось ему, чтобы понять: за день на год не подкормишься, да и не сбережешь ничего в лагере (таким, как они, во всяком случае); и воспрянуть неотчего, скорее наоборот — все бесконечней оставшийся срок покажется; и свидятся ― да ох, как не скоро! Так что нечего «полегчания» ждать…

Не надо думать, что с тех пор, как это «глубоко впечатленье в сердце врезалось ему», Юра Гастев настолько проникся страданиями близких своих и дальних, что не мог уже, как прежде, увлекаться и веселиться или решил посвятить себя исключительно служению правде, добру и свободе. Во-первых, впечатлительность (прямо-таки маниакального типа ― не в клиническом, видимо, значении слова, а в том, в каком мы называем своих друзей «психами») всегда уживалась в нем с отходчивостью, что ли последовательные моралисты аттестуют это качество как «в лучшем случае легкомыслие»). Во-вторых, хотя у нас официально и не была провозглашена доктрина тысячелетнего рая, в сознании большинства даже относительно вольнодумной молодежи (а герои этого повествования при кажущихся претензиях на исключительность отнюдь не были исключением) окружающий новый порядок представлялся настолько безнадежно прочным, что даже и возможность 5 марта как-то всерьез не принималась ― какая уж тут сознательная и деятельная оппозиция. И, наконец, в-третьих, немалую роль тут сыграл тот (незаметно и, надо признать, искусно поощряемый официальной пропагандой) инфантилизм, что склонен покрывать романтическим флером самые чудовищно жестокие, самые античеловеческие понятия: не только «революция» и «война» (особенно если еще она «гражданская» ― тогда совсем прелесть), но и «тюрьма»[28]. Ну, война-то уже в сорок первом показалась во всей своей ужасающей грязи и будничности. И революции, правда, в наше время уже не только удел «третьего мира», но и то и дело по Европе оскаливаются ― однако ж, все-таки, пока, слава Богу, не у нас. А вот что такое тюрьма — это, увы, почти никто не на своей шкуре не понимает. Во всяком случае, совсем еще недавно не понимал… Но главное, конечно, это то, что нашему юному герою[29] очень хотелось жить. Причем жить не в некоем высшем, метафизическом смысле (хоть и казалось ему подчас, что именно «высшего» смысла ему в первую очередь не хватает, и, не находя его, он уже привычно готов был считать себя этаким вселенским пессимистом), а в самом буквальном: как «все взрослые люди». Еще в санатории под Свердловском он испытал первые головокружительные приступы чувственности и теперь постоянно пребывал в состоянии влюбленности, которым очень дорожил и все время норовил описывать в стихах, поначалу даже нравящихся друзьям, ну а кроме того ему, разумеется, совершенно необходимо было срочно, немедленно, сию же минуту испытать все (непременно все), что испытывает мужчина с женщиной. А поскольку мужчиной он все же, судя по всему, еще не был, то фатальным образом те таинственные женщины, к близости с которыми он так стремился, никак даже не ассоциировались у него с предметами его влюбленности, даром, что «предметы», будучи почему-то все старше его, такой раздвоенности не знали… Конечно, со временем он разобрался бы, что вся эта коллизия есть недоразумение, но только-только он начал что-то уразумевать, как твердая и заботливая рука продолжателей Дела Рыцаря Революции переключила его внимание и силы совсем на другие проблемы…

Не будем, впрочем, забегать вперед. Итак, жизнь шла. И не скупилась на новые впечатления, новый опыт. Он еще раз съездил по уже знакомой Северо-Печорской дороге к брату Леше (Лясе, как его звали с детства дома, ― как не шло ему сейчас это домашнее ласковое имя!). А тут, совсем неожиданно, пришла весть и от старшего ленинградского брата Володи. Не зная ничего о судьбе младших братьев[30], он ухитрился все же через какого-то сердобольного «вольняшку» послать записочку с Краснопресненской пересылки на адрес старых московских друзей семьи Гастевых. Невеселая была записочка. Но дело свое сделала: за несколько дней до конца войны, теплым, по-настоящему праздничным днем 6 мая (пасха в этом году была сразу за «днем международной солидарности трудящихся») Юра нес передачу Володе (запомнились бесконечные железнодорожные пути), еду и курево. В этот день он и сам начал курить… А, потом — сразу и девятое мая, навсегда запомнившийся день. Конца войны уже ждали, конечно, но вот что люди (не какие-то там «представители», а мы, сами, все) способны не «организованно», не по приказу, а по собственной инициативе что бы то ни было праздновать ― это действительно явилось неожиданностью. (Еще не знали тогда, не надеялись даже, что амнистия или смерть любимого вождя дарят минуты не хуже.) Весь вечер бродили пьяные без вина по Моховой, Манежу, Каменному мосту, Якиманке, теряя друг друга в сплошной смеющейся толпе в нелепой уверенности, что все равно через полчаса встретятся снова, и ― такой уж вечер был! ― ничего нелепого, как выяснялось, не было в той уверенности, действительно все находились, и вот все нашлись, и даже гораздо больше нашлось, чем могло вместиться в маленькую квартиру Якова Семеновича Дубнова (тогда еще не космополита, а просто мехматского профессора) в каком-то арбатском переулке, половина не знала друг друга, но не все ли равно, и теперь уже пили и вино, и водку, но зато теперь уже не пьянели, и читали стихи, многие, особенно Алик Вольпин, сначала почему-то «Демона» и Гумилева, а потом уж себя, а под утро всех развозил по домам оказавшийся среди незваных гостей шофер заблудившегося грузовика, и каждому вручался на память большой красный флаг, ночью, оказывается, еще по дороге, кто-то чуть не полкузова накидал этих флагов, с домов поснимал…


Рекомендуем почитать
Русская книга о Марке Шагале. Том 2

Это издание подводит итог многолетних разысканий о Марке Шагале с целью собрать весь известный материал (печатный, архивный, иллюстративный), относящийся к российским годам жизни художника и его связям с Россией. Книга не только обобщает большой объем предшествующих исследований и публикаций, но и вводит в научный оборот значительный корпус новых документов, позволяющих прояснить важные факты и обстоятельства шагаловской биографии. Таковы, к примеру, сведения о родословии и семье художника, свод документов о его деятельности на посту комиссара по делам искусств в революционном Витебске, дипломатическая переписка по поводу его визита в Москву и Ленинград в 1973 году, и в особой мере его обширная переписка с русскоязычными корреспондентами.


Дуэли Лермонтова. Дуэльный кодекс де Шатовильяра

Настоящие материалы подготовлены в связи с 200-летней годовщиной рождения великого русского поэта М. Ю. Лермонтова, которая празднуется в 2014 году. Условно книгу можно разделить на две части: первая часть содержит описание дуэлей Лермонтова, а вторая – краткие пояснения к впервые издаваемому на русском языке Дуэльному кодексу де Шатовильяра.


Скворцов-Степанов

Книга рассказывает о жизненном пути И. И. Скворцова-Степанова — одного из видных деятелей партии, друга и соратника В. И. Ленина, члена ЦК партии, ответственного редактора газеты «Известия». И. И. Скворцов-Степанов был блестящим публицистом и видным ученым-марксистом, автором известных исторических, экономических и философских исследований, переводчиком многих произведений К. Маркса и Ф. Энгельса на русский язык (в том числе «Капитала»).


Страсть к успеху. Японское чудо

Один из самых преуспевающих предпринимателей Японии — Казуо Инамори делится в книге своими философскими воззрениями, следуя которым он живет и работает уже более трех десятилетий. Эта замечательная книга вселяет веру в бесконечные возможности человека. Она наполнена мудростью, помогающей преодолевать невзгоды и превращать мечты в реальность. Книга рассчитана на широкий круг читателей.


Джоан Роулинг. Неофициальная биография создательницы вселенной «Гарри Поттера»

Биография Джоан Роулинг, написанная итальянской исследовательницей ее жизни и творчества Мариной Ленти. Роулинг никогда не соглашалась на выпуск официальной биографии, поэтому и на родине писательницы их опубликовано немного. Вся информация почерпнута автором из заявлений, которые делала в средствах массовой информации в течение последних двадцати трех лет сама Роулинг либо те, кто с ней связан, а также из новостных публикаций про писательницу с тех пор, как она стала мировой знаменитостью. В книге есть одна выразительная особенность.


Ротшильды. История семьи

Имя банкирского дома Ротшильдов сегодня известно каждому. О Ротшильдах слагались легенды и ходили самые невероятные слухи, их изображали на карикатурах в виде пауков, опутавших земной шар. Люди, объединенные этой фамилией, до сих пор олицетворяют жизненный успех. В чем же секрет этого успеха? О становлении банкирского дома Ротшильдов и их продвижении к власти и могуществу рассказывает израильский историк, журналист Атекс Фрид, автор многочисленных научно-популярных статей.