Судьба драконов в послевоенной галактике - [56]

– Ой, ой, ой, как неудачно! Ой, зачем так сказали? Ой, лучше кричать и ругаться, чем так!..

– Сквернавец, – шипела, выпуская розоватую слюну на пол, Катенька, – ссквернавец, мммастодонт, шыкым, айшыкым. Рруку держи, руку!

Катенька довольно умело натягивала на меня пижаму, выламывала руки с явным, нескрываемым удвоольствием.

– Все! – снова (как видно, успокоившись) пропела она, обдернув на мне пижаму. – Уу, – Катенька швырнула меня на кровать, а потом с силой надавила зеленой огромной лапой. Лапа легла на мое лицо, и я едва не задохнулся.

– Сетку не порвите! – в ужасе заверещал Фарамунд Иванович.

– Ладно, – с явным сожалением вздохнула Катенька, – пойдем, Коля…

Я слышал, как хлопнула дверь и из коридора донеслось густое пение Катеньки:

– Расцветали яблони и груши…

– Пааплыли туманы над рекой, – дребезжащим тенорком подхватил Коля.

– Выходила на берег Катюша, – тенорок Коли и контральто Кати затихали вдали, – на высокий на берег, крутой…

* Часть вторая. Драконы*

Глава первая. Бриганд Мишель

Неделю мы отдыхали на поверхности. Привыкали. Обживались. Жарились на солнышке. Купались в речке…

Мишель объяснял нам:

– Там – Длинношеий. Притом – слоновый Длинношеий. Такие обычно жрут травку и бананы, а этот наладился хряпать мясо…

– Так его живым? – заинтересовался Федька.

– Угу, – кивнул Мишель, – нас, конечно, на Длинношеего бросают, но этого убивать – ни-ни.

– Вот пускай, – разозлился Валька, – этим "южане" занимаются.

– Ты оборзел, Валя, – деловито и солидно сказал Мишель, – ты просто оборзел: вместо того, чтобы радоваться тому, что тебе досталась творческая интересная работа – не резать, а ловить! – ты воротишь рыло. Пиздей тебя не слышит, вот бы порадовался. Там, кстати, есть один из "южан". Он и трезвонит.

– А, – зевнул Федька, – мне-то все равно.

…"Южанин" встретил нас неприветливо. Одет он был так, как все здесь одевались: звериные шкуры и еще какая-то шерстистая гадость.

– А, Мишка, – поприветствовал он Мишеля, – Федька с тобой, Валя… А это что – новенький?

– Тиша, – порадовался Мишель, – ну, тебя не узнать. Нам тоже так?

Тиша только рукой махнул:

– Аа… Хрен с ним. Будете посланцами Неба… Верховный жрец завтра камлает – вот вы и въедете.

– На машинке? – сразу заинтересовался Мишель.

– Можно и на машинке, – тускло как-то согласился "южанин", – а вообще…

Это была жаркая влажная планета. Я глядел во все глаза на лопающееся душное великолепие плодов и ветвей, на сплетение зеленого, красного, синего, покачивающееся под ветром. Мои уши, привыкшие к тишине и гулкости подземелья, где каждый звук на особицу, отдельно, впивали, жадно вливали все это слитное цмоканье, чвирканье, свиристение, шелест, шуршание, гортанные крики птиц, шипение.

– Вы так грохнулись, – задумчиво заметил Тиша, – что жрец камлание на завтра назначил.

Я щекой прислонился к косматому стволу. Я трогал черные жесткие волосы ствола пальмы рукой. Я был счастлив. Я пил воздух.

– Ты здорово по-здешнему балакаешь? – спросил Валька.

– Ничего, – скромно заметил Тиша и вдруг залопотал нечто переливчатое, гортанное – не то песня, не то клекот, – как Тихон Андреевич разговаривает? – с гордостью спросил он.

Федька, ни слова не говоря, показал большой палец.

– Аа, – довольно протянул Тихон, – то-то вот! Что это у вас боец такой зелененький? Совсем заманали беднягу?

Диего, в самом деле, едва держался на ногах. Тяжело дышал, переводил взгляд с дерева на дерево, с лианы на лиану.

– Ничо, – хмыкнул Мишель, – оклемается.

– Хорошо, – кивнул Тихон, – пойдем пещерку покажу.

Мы шли по лесу, сплетающемуся над нами и под нами, по лесу звучащему и дышащему, по лесу, прогибающемуся под нашими ногами…

– А вот и он, – Тихон указал на флегматичного черного ящера, с наслаждением чмокающего яблоки с огромной яблони.

– Вот зараза, – подивился Мишель, – чик по шее – и фонтан в небо, а вот…

– Низя, – погрозил ему шутливо пальцем Тихон.

Мы миновали ящера, осторожно обогнули его, и я поразился его слоновым лапам, плотно и прочно воткнутым в землю леса.

– Так он ничего, – объяснял Тиша, – а как его какая муха укусит, глаз у него точно лопнет! Расширится, чуть только из орбиты не вылетит – и пошло-поехало. Хвостом метет, так что треск стоит, лапами рвы пробивает – и шипит, гад, паскуда, шипит, головенкой на шее крутит, брымс, брымс. Тьфу, – и Тиша плюнул.

Мы увидели вход в пещеру.

Собственно, то была и не пещера вовсе – в том смысле, в каком мы, "отпетые", понимали пещеры.

Так, небольшая белая отлогость в горе, углубленьице, ямка.

Рядом бил светлый искрящийся ручеек. Он напоминал струящееся, брезжущее, оплотневшее дыхание горы.

Я нагнулся к ручейку – и омочил пересохшие губы. Вода была сладкой. Или мне показалось?

– Дрыхните, – великодушно сказал Тихон, – а я пойду к верховному жрецу сообщу, мол, так и так – бумкнулись Посланцы Неба. Принимай гостей.

Диего как стоял, так и рухнул сразу, словно подкошенный. Федька сидел на земле, сняв обувь, и блаженно жмурился. Большие пальцы его ног шевелились – вверх-вниз.

– Ккайф, – выговорил он, – вот меня кто спросит: "Федор Евлампиевич, для чего ты "отпетым" сделался? Для чего в Северный определился?" А я отвечу, а для того, блин, чтобы почуять, что такое настоящее счастье! А настоящее счастье – это, блин, когда чего-то нет, нет и нет! И вдруг – фигакс! Вот оно – солнышко, песочек… а не лампочки в коридорах…