Судьба - [117]

— Потаскуху вместе с ним надо… — сказала Тачсолтан и осеклась под тяжёлым, ненавидящим взглядом Аманмурада.

Узук всё копошилась возле тамдыров и, конечно, не слышала ничего, но сердце щемило и стучало где-то у самого горла гулко, предупреждающе. Молодая женщина давно свыклась с тоскливым ожиданием беды, сегодня оно было особенно острым. Прижимая локоть к левому боку, Узук подумала: «Смерть, что ли, за спиной стоит?», но подумала равнодушно, словно о ком-то постороннем, не о себе.

Сложив стопкой испечённый чурек, она понесла его в кибитку. И только переступила порог, как в глазах бесшумно полыхнули ослепительные огни, и Узук ринулась в чёрную бездну…

Очнувшись, она подняла голову, не понимая, что с ней и где она. В отверстие тюйнука лился ровный лунный свет, на кошме за границами светлого пятна белёсо маячили разбросанные чуреки. Что произошло?

Опершись на руки, Узук встала на четвереньки и невольно закричала: всё тело было сплошной болью, каждое движение отзывалось жгучим ожогом где-то глубоко внутри.

Лицо одеревенело, его словно стягивала какая-то маска. Узук провела по нему рукой и поняла, что маска — это кровь. В крови были руки, тёмные пятна покрывали валявшийся рядом обломок палки, которая была когда-то ручкой кетменя.

Стискивая зубы, чтобы снова не закричать, Узук с трудом поднялась на ноги. После душного воздуха кибитки прохлада ночи показалась целительным эликсиром Лукмана. Молодая женщина впервые вздохнула полной грудью, закашлялась, мучительно вздрагивая от боли, сплюнула сгусток застывшей крови. Дышать сразу стало легче, хотя всё тело дёргало, как созревающий нарыв.

Когда жизнь становится невыносимой, человек поддерживает её надеждами на будущее. Узук надеяться было не на что. Сухан Скупой продал её Бекмурад-баю, — она уже узнала истину своего похищения. Бекмурад-бай бросил Берды в страшный ашхабадский зиндан-тюрьму, откуда не возвращаются. Брат Бекмурад-бая изуродовал её жизнь, его жена наполнила дни Узук горьким ядом непрерывной травли. Второй брат убил отца и сделал изгнанником Дурды. Осталась одна бедная мать. Проклятый Сухан, вшивый хорёк, слюнявая, гнилая жаба! Всё из-за него началось, всё им порушено и поругано, всё он бросил на торную байскую дорогу, и байские ноги растоптали и любовь, и честь, и веру, в жизнь. Истоптали, смешали с пылью и конским навозом, заплевали зелёными шлепками жёваного наса… Где ты, мама, бедная хранительница бедной кибитки? Прости своей несчастной дочери этот миг. последнего отчаяния!..

Неожиданно загудел ветер, с шумом и треском продираясь сквозь спутанные им самим ветви деревьев. Большой и неуклюжий, он ломился напролом, не выбирая дороги, задыхаясь от быстрого бега. Его дыхание ударило Узук по лицу и она только сейчас обратила внимание, что ворот платья разорван почти до пояса и груди совсем обнажены. Похожие на две опрокинутые пиалы, они молочно белели в лунном свете, на левой безобразным пауком сидел кровоподтёк.

Узук стянула в руке края разорванный ткани. Тётушка Огульнияз пророчила много детей. Милая, добрая Огульнияз-эдже, нет их. Бесплоден бай Аманмурад, как откармливаемый к курбан-байраму[108] валух, наказал его аллах справедливым гневом, зря жён перебирает… Нет детей — и слава аллаху, что нет…

Вдалеке рокотал и урчал стремниной Мургаб, перебрасываясь новостями с нависшей над ним скалой. Сизые клочкастые тучи, обкусанные ветром, как борода Сухана Скупого, мчались по небу, то ловя, то вновь выпуская луну. Казалось, не тучи, а луна стремительно катилась по каменистой россыпи звёзд, спасаясь от неведомой погони, увёртывалась от цепких туч, стремящихся схватить её, остановить, отдать тому, кто гонится. Свет и тень играли на земле в прятки, и тени было больше, чем света.

Всё внимание Узук сосредоточилось на том, чтобы не споткнуться, и так каждый шаг стоил нечеловеческих усилий. Она шла не потому, что сегодня её избили сильнее, чем прежде. Случалось и хуже, много хуже. К побоям она привыкла. Просто сегодняшний день был той последней соломинкой, которая переломила спину верблюда…

…Водопой находился неподалёку от скалы, возле которой бурлила водоворотами стремнины и плевалась пеной река. Дайханин Бекмурад-бая Торлы зевал во весь рот и почёсывался, ожидая, пока быки напьются. Посматривая на тучи, он лениво думал, что завтра будет плохая погода и что такая суматошная ночь — самая пора для всяких гулей, джинов и прочей нечисти, спаси и сохрани нас аллах от неё… На скале, чётко вырисовываясь на фоне неба, бесшумно выросла чёрная фигура. Торлы моментально присел, будто его ударили сзади под коленки. «Шайтан! — догадался он, похолодев, и облился холодным потом. Шайтан проклятый человеческую душу высматривает…»

Фигура несколько мгновений была неподвижна. Потом нагнулась и начала что-то искать на земле. Дайханин услышал сухой стук камней и сдавленный стон. Зачем злой дух собирает камни в подол? Почему он стонет? Может, специально приманивает стоном человека, а потом закидает камнями и начнёт пить живую кровь?.. Вот опять застонал, позвал какого-то Берды…

Торлы приподнялся, не спуская глаз с двигающегося силуэта, готовый в любую минуту броситься бежать, но страх постепенно уступал место любопытству. Может, это не шайтан?.. А кто? Что нужно человеку среди ночи над обрывом? Да ещё женщине!.. Может, она колдовать пришла? Интересно, кто она такая?