Судьба - [115]

— Я, если можно сказать, ровесник вам: тридцать один исполнился.

— Выглядишь моложе… Ты вот что, друг Аллак, называй меня на ты, хорошо?

— Хорошо, Сары-ага… — Аллак запнулся, смущённо засмеялся и поправился — Хорошо, друг Сары!

— Вот так-то лучше, — сказал Сары. — Значит, говоришь, хорошо у дяди Худайберды жил?

— Не сказать, чтобы хорошо, Дядя-то сам бедняк. Но от своих сыновей меня не отличал, а я ему напоследок совсем плохо сделал, ой, как плохо! И зачем я маленьким не умер!..

— Не тужи — это счастье от тебя никуда не уйдёт… Как же ты дяде удружил?

— Бекмурад-бай, чтоб ему рот перекосило, сбил о толку! — воскликнул Аллак возбуждённо. — Позвал как-то к себе и говорит: «Чего, мол, как сопливый мальчишка по селу ходишь? Тебе, мол, тридцать скоро, женился бы». А где я деньги возьму калым платить? Хорошую жену дёшево не купишь, а плохую мне не надо. «Продай, — говорит, — свою землю». — «Дядя на ней кормится», — говорю я. А он мне: «Что тебе дядя! У тебя о своей голове забота, дядя и без тебя не пропадёт, много ты добра от него видел? Только куском хлеба попрекает, а хлеб-то на твоей земле растёт».

— Ловко он тебя на хромом осле объехал! — Съязвил Сары.

— Совсем, проклятый, задурил голову! — подхватил Аллак.

— Голову или тельпек?

— Правду сказать, сам не знаю, — поддержал Аллак грубоватую шутку Сары. — Девушку я хорошую присмотрел к тому времени. А бай своё: «Продавай, я тебе покупателя богатого найду». И нашёл, чтоб ему пусто было! Люди меньшие участки продают, денег и на женитьбу и на хозяйство хватает. А я только и добился, что поссорился с дядей. Жена, как по кайтарме вернулась к отцу, так до сих пор у него и живёт. Четыре года уже!

— Однако у тебя терпение, друг Аллак. И у жены твоей тоже…

— Чай готов, — сказал Эсен, не вмешивавшийся в разговор. — Барашка бы подвалить надо, да уж до «утра подождём, что ли…

— А как хозяин? — спросил Сары, подмигнув Аллаку. — Или волк съел, волк не съел — всё волк виноват?

— Хозяин не обеднеет, — равнодушно сказал Эсен. — У него отару съешь — не заметит. А я на Мурада-ага насмотрелся, с меня хватит. Над каждым ягнёнком Сухана дрожал двадцать лет, так тот его, копейки не заплатив, выгнал.

— Впрок тебе ученье, — одобрительно сказал Сары. — Твой-то хозяин кто?

— Сарбаз-бай.

— Ого! Знаю. У него, говорят, сокровищ больше, чем у эмира бухарского.

— Не знаю, — Эсен расставил пиалы. — Человек юн не злой…

— Когда спать ляжет!.. Правду сказать, я сам думал к нему подпаском наняться, хоть немножко от женских ссор отдохнуть.

— Идите пасти мою отару, — предложил Эсен.

— Верное слово сказал! — обрадовался Аллак. — Иди Сары… то есть оставайся здесь, а? Дурды скоро приехать должен…

— Придётся, — согласился Сары. — Будем вместе остатки твоего калыма зарабатывать. Много платить осталось.

Аллак опустил голову.

— Немного… Только всё это уже ни к чему…

— Или новую невесту присмотрел?

— С Бекмурад-баем я поссорился, — вздохнул Аллак. — Нельзя мне в аул возвращаться.

— Чего вы не поделили?

— Так…

— Ну тогда умыкни свою жену.

— Не умею… Аманмурад умыкнул сестру Дурды — красавица была. А сейчас посмотришь — оторопь берёт, как приведение ходит, даже непонятно, в чём у неё душа держится.

— Плохо живёт?

— Совсем плохо, — подтвердил Аллак.

Сказать, что Узук жилось очень плохо, всё равно, что ничего не сказать. По образной туркменской поговорке, у собаки глаза побелели бы, доведись ей испытать то, что выпало на долю Узук.

Вопреки ожиданиям, не Бекмурад-бай стал причиной кошмарной жизни молодой женщины. Когда её привезли из Ахала, он долго был в отлучке. Вернулся, видимо, уже поостывшим и не осуществил свою угрозу. Он только приказал, чтобы Узук поставили на самую грязную и трудную работу, как самую последнюю батрачку. Домашним было велено только приказывать ей, но ни в какие разговоры не вступать и на вопросы её не отвечать. Это было не так уж страшно — работы Узук не боялась, а запрет молчания поддерживали только родичи бая; служанки не очень обращали внимание на хозяйский приказ.

Не допекала Узук и старуха, хотя молодая женщина не подарила ей ожидаемого внука. Аманмурад вообще перестал замечать свою вторую жену, как впрочем, и первую и целыми неделями пропадал неизвестно где. Зато сущим ужасом, ночным кошмаром стала для Узук Тачсолтан. Самое богатое воображение вряд ли может подсказать, на что способна отвергнутая женщина, если её никто и ничто не сдерживает, а соперница в её власти. Перед её коварством, неутомимостью мучить жертву и изобретательной жестокостью в почтительном восхищении отступили — бы силы ада. Её пыток не выдержал бы ни один человек, даже сам святой страстотерпец пророк Джерджис.

Тачсолтан была неистощима в придумывании различных издевательств над Узук. Каждую минуту молодая женщина ожидала злой насмешки, издевательского вопроса, пинка, безжалостного укола булавкой в самое чувствительное место и вообще любой каверзы. Изводить Узук стало для Тачсолтан ежедневной привычкой, насущной необходимостью, как очередная затяжка для курильщика терьяка.

Сперва Узук не понимала причины этой звериной ненависти. Поняв, она пожалела Тачсолтан, пожалела и попыталась объяснить свою непричастность к её горю. Та не пожелала её слушать. Тогда Узук решилась дать отпор своей мучительнице. Тачсолтан от посторонних глаз затащила её в мазанку, заперла дверь и избила очень больно, жестоко и стыдно. В минуты ярости у неё появлялась нечеловеческая сила и справиться с ней было почти невозможно даже здоровому мужчине. Боясь остаться уродом, Узук впредь решила молчать, что бы с ней ни делали.