Судьба адмирала Колчака. 1917-1920 - [61]

Однако в предыдущие несколько дней всем – кроме, пожалуй, Колчака, редко покидавшего купе, которое он делил с Тимиревой, – стало ясно, что его исстрадавшаяся свита редеет. Новости о том, что союзники поставили на них крест, ускорили этот процесс. Солдаты сначала робко, а затем открыто собирали пожитки и оружие и, сорвав погоны[38], группами уходили в город. Оркестр отправился прочь под звуки Марсельезы. Колчак официально освободил офицеров от присяги и приказал действовать так, как диктуют им их интересы и их совесть. 6 января генерал-квартирмейстер сумел отправить верховным комиссарам вторую телеграмму, в которой докладывал, что благодаря местным событиям адмирал и его личная свита теперь могут путешествовать в одном вагоне, и настаивал ускорить отъезд ввиду неопределенности ситуации.

В тот же день (6 января) Колчак послал Жанену шифрованную телеграмму и ее незашифрованную копию своему уже не существующему правительству в Иркутске. Он объявлял о своем отречении от верховной власти на всей российской территории (по иронии судьбы это писал человек, заключенный в железнодорожном купе второго класса и охраняемый иностранными солдатами) в пользу генерала Деникина, командующего армиями Юга; Колчак добавлял, что подпишет официальное отречение по прибытии в Верхнеудинск в Забайкалье.

Этот шаг казался практичным и мог быть продуман человеком менее импульсивным, чем Колчак. Верхнеудинск находился в зоне охраны японского и американского гарнизонов. Хотя defacto Колчак был бессилен, dejure он все еще оставался верховным правителем, и существовал шанс, что союзники, с чьим пристрастием к дипломатическому протоколу Колчак был хорошо знаком, придавали важное значение узакониванию его отречения и преемственности Деникина. А раз так, то им понадобится его подпись. Объявив, что отречение произойдет в Верхнеудинске, Колчак увеличивал свои шансы на то, что его препроводят в регион, где враждебно настроенные чехи уже не будут единственными влиятельными представителями союзных войск. Уступка для получения преимущества в дальнейшем была его последней картой: не козырем, не тузом, но он мог выиграть, и, во всяком случае, он ничего не терял, разыгрывая ее.

На станции Глазков необычная маленькая колония иностранцев медленно рассеивалась. Поезда генерального консула Гарриса и Майлза Лэмпсона, британского верховного комиссара, получили долгожданные паровозы и, подбросив монетку, чтобы решить, кому ехать первым, отправились в путь 4 и 5 января. Люди, вооруженные топорами, освобождали поезда, которые, как всегда после продолжительной стоянки, были прикованы к рельсам огромными сталактитами тусклого льда в районе кухонь и уборных. Полубатальон японской пехоты, прибывший вслед за Скипетровым, таинственно и уютно устроился на запасном пути – просочились слухи, что он прибыли наблюдать за эвакуацией своих соотечественников.

Жанен, уезжавший последним из старших союзных представителей, вроде бы отправился в путь 8 января после того, как глава японской военной миссии наградил его орденом. Хотя половина подчиненных ему войск еще тянулась по железной дороге западнее Иркутска, было бы несправедливо считать его отъезд преждевременным. Как писал Жанен впоследствии, он страдал от перенапряжения и бессонницы, а даже для здорового человека искушение покинуть грязное, тесное окружение, в котором он провел ужасные две недели, было бы непреодолимым.

Возможно, он также чувствовал, что мог сделать для чехов больше, уладив разногласия на контролируемой Семеновым территории, чем за спиной генерала Сырового в Глазкове, и уж разумеется, он совсем не хотел болтаться в Иркутске, когда туда прибудет Колчак.

Именно 8 января верховный правитель в крайне стесненных условиях снова отправился на восток. Перед тем как эшелоны покинули Нижнеудинск, в вагон Колчака вошли два чешских офицера и сказали, что должны удостовериться в присутствии Колчака. «Адмирал вышел в коридор и резко сказал: «Да, я здесь». Было видно, что адмиралу тяжело произносить эти слова и что проверка его оскорбила», – отмечал Малиновский.

Вскоре поезд 1-го батальона, к которому был прицеплен вагон Колчака, отошел от станции. Впереди них, совсем недалеко, уже с грохотом мчался к Иркутску сквозь ночь золотой запас под охраной 3-го батальона.

Глава 18 Конец пути

Иногда, если люди тайно совершают чудовищное преступление, первые подозрения, пусть слабые и косвенные, мгновенно опознаются как сигналы опасности, как свидетельства того, что сделано нечто ужасное. Так и произошло в случае с заложниками Скипетрова.

3 января – через день после того, как заложников передали Скипетрову, – дышащее на ладан в Иркутске правительство Колчака предоставило верховным комиссарам два коротких заявления, касавшихся «судьбы персон, арестованных в связи с мятежом»: утверждалось, что все они живы и не подвергаются никаким формам насилия. Однако день за днем слухи о них множились: в запросах, призывах и протестах, доходивших до представителей союзных держав, присутствовало все то же неясное ощущение смерти. Основные обстоятельства стали известны 8 января.