Судьба адмирала Колчака. 1917-1920 - [29]
Его ненависть и презрение к советскому режиму, естественно, вытекали из личного опыта. Советы уничтожили армию, с которой Нокс до какой-то степени себя отождествлял, убили многих мужчин и некоторых женщин, которые были его друзьями. Его взгляды, разделяемые широкими армейскими кругами Британии и Франции, в Вашингтоне почему-то принесли ему славу махрового реакционера, чье присутствие в Сибири могло придать политике Антанты монархическую окраску. Поэтому Нокса проинструктировали проехать через Америку как можно незаметнее. Однако он все же повидался с полковником Хаусом, и, похоже, встреча прошла хорошо. («Если бы все американцы были похожи на Хауса, с ними было бы легко иметь дело», – записал Нокс 18 июля.) В тот же самый день в Токио Виктор Казале отметил в своем дневнике: «Американцы думают, что Нокс – единственный непримиримый противник в России». Я так и не смог проследить корни широко распространенного среди американцев предубеждения против Нокса.
Именно в Токио Нокс нашел Колчака, которого едва знал, но глубоко уважал. Бенеш (не знакомый с Колчаком) по каким-то причинам в середине августа оживил интерес Лондона к Колчаку. В ответ на запрос британский посол в Токио сообщил, что адмирал «человек честный и знающий, но раздражительный. Если он намерен ссориться с японцами, то я не вижу, как его присутствие может улучшить ситуацию». Похожий обескураживающий доклад министерство иностранных дел получило и из Владивостока.
Однако на Нокса Колчак сразу же произвел неизгладимое впечатление. Несколько месяцев спустя генерал записывал: «Он обладает двумя качествами, необычными для русского: вспыльчивостью, вселяющей благоговейный ужас в его подчиненных, и нежеланием говорить просто ради того, чтобы поболтать». Сам Нокс был радушно встречен японским Генеральным штабом и воспользовался благоприятным моментом, чтобы поднять, как он прекрасно понимал, очень щекотливый вопрос о службе Колчака в Сибири. В Военное министерство Нокс телеграфировал: «Без сомнения Колчак лучше всех русских подходит для нашей цели».
Японцы не выдвинули никаких возражений, однако Нокс посоветовал Колчаку остаться в Токио до тех пор, пока он не прозондирует почву во Владивостоке. Существовало серьезное препятствие в виде старого врага Колчака Накадзимы, и адмирал, по совету Нокса, не спешил покидать Токио. Однако к середине сентября путь был свободен – Колчак пересек Японское море и снова, после годичного отсутствия, ступил на русскую землю. У него не было ни официального назначения, ни определенных планов, а было очень мало денег. За две недели до прибытия он говорил британскому послу, что подумывает о поездке в Архангельск; теперь он решил, или, может быть, почти решил, отправиться в белогвардейский анклав в Южной России, где под Одессой – насколько он знал – жили под вымышленными именами его жена и девятилетний сын. 21 сентября он отправился по Транссибирской железной дороге в личном вагоне с Рудольфом Гайдой, порывистым молодым командиром, уже игравшим в Чехословацком легионе роль предвестника бури.
Все столь глубоко поверили в выдумку о крупномасштабных действиях Германии в Сибири, что в тот день, когда Колчак покинул Владивосток, британский генеральный консул все еще призывал «обратить все внимание чехословаков на борьбу с немцами». Реальные немцы, не в пример воображаемым, признали поражение за пять дней до того, как 16 ноября последний из генералов Антанты сошел на землю во Владивостоке.
Генерал Морис Жанен обладал весьма высоким самомнением, и этот маленький изъян, заставивший его прервать путешествие сначала в Вашингтоне, а затем в Токио, дабы встретиться со всеми влиятельными людьми, включая президента Вильсона и императора Японии, был главной причиной его позднего прибытия в Сибирь; он получил свои приказы в Париже всего через несколько дней после того, как Нокс получил свои в Лондоне.
Жанен был для французской армии примерно тем же, что Нокс – для британской, то есть главным знатоком России. Еще в 1893 году его прикомандировали к русской миссии, посетившей Францию, и с тех пор он неоднократно по долгу службы ездил в Россию, в том числе и как инструктор Санкт-Петербургской военной академии. В начале войны Жанен в чине командира бригады воевал на Марне и Изере, затем был переведен в штаб и в 1916 году возглавил французскую военную миссию в России. Он обожал заявлять, довольно безответственно, что имеет двадцатишестилетний опыт ведения дел с Россией, гораздо больший, чем восьмилетний опыт Нокса. Жанен был полноват, щеголеват, умен и честолюбив.
Его роль считалась крайне важной, во всяком случае на бумаге, ибо Чехословацкий национальный совет назначил его командовать Чехословацким легионом «в соответствии с общими директивами японского Верховного командования»; одновременно Жанен возглавлял французскую военную миссию; под его юрисдикцию, весьма расплывчато определенную, подпадали польские, югославские, румынские и другие группы, которые после того, как русские потеряли контроль над лагерями военнопленных, самостоятельно формировались в военные отряды – в основном в целях самосохранения.
