Судьба адмирала Колчака. 1917-1920 - [23]

Прошло семь месяцев с тех пор, как он, получив от британцев назначение в Месопотамию, покинул Токио, семь месяцев разочарований и неудач. Будущее виделось ему в мрачных тонах. Наступил август, и интервенция развивалась полным ходом. Однако из Токио интервенция выглядела почти исключительно японской затеей, в которой вряд ли нашлось бы место русскому адмиралу, вызвавшему столь сильную неприязнь японцев. Только к концу августа Колчак получил шанс, которого, безусловно, заслуживал этот достойный и преданный своей родине человек. 31 августа глава британской военной миссии в Сибири записал: «Несомненно, он – наиболее подходящая фигура из русских для наших целей на Дальнем Востоке». Через несколько дней Колчак во второй раз покидал Токио, и во второй раз под покровительством Британии.

Глава 7 Чехи поворачивают на Запад

Чехословацкий легион, чья воображаемая потребность в помощи в июле 1918 года стала краеугольным камнем политики Антанты в Сибири, к тому времени насчитывал около 70 тысяч человек и мало походил на вооруженное войско любой другой страны.

До войны в России проживала значительная, хотя и разбросанная община чехов и словаков: словаки в большинстве своем жили маленькими крестьянскими колониями, более утонченные чехи были заняты в промышленности или торговле. Когда начались военные действия, многие из этих эмигрантов были завербованы в дружину под командованием русских офицеров. Дружина численностью не более полка поставляла в русские войска маленькие отряды специалистов для разведывательной работы. На том этапе главная военная ценность чехов и словаков состояла в их знании языков противника; они были востребованы на постах подслушивания и в сопровождении патрулей, то есть играли ту же роль, что туземцы-разведчики в колониальных войнах.

С самого начала их соотечественники, служившие в австро-венгерских армиях, проявляли сильную склонность к дезертирству. Если дезертировать не удавалось, они легко сдавались в плен. Однако долгое время русские не позволяли военнопленным записываться в дружину, в начале 1916 года насчитывавшую всего около 1500 человек. Для подобного отношения у русских было несколько причин. Очень нелегко было отличить настоящих чехов и словаков от военнопленных других национальностей, выдававших себя за них, чтобы вырваться из плена. Кроме того (и это был главный аргумент, выдвигаемый высшим командным составом), дезертиры или те, кто пытался дезертировать, уже нарушили военную присягу императору Францу-Иосифу, значит, они могли оказаться столь же ненадежными и в русских войсках.

Политики не приветствовали любые шаги, которые могли бы помешать (если бы выпал такой шанс) заключению сепаратного мира с Австро-Венгрией. Вероятно, подсознательно ощущалось – вполне естественно в империи со столь многонациональными подданными, – что было бы ошибкой поощрять все, ведущее, как вышеупомянутая дружина, к самоопределению и осознанию малыми нациями своего права на самостоятельность. В любом случае дружина оставалась символическим войсковым соединением. Чехословацкие военнопленные продолжали томиться в лагерях, хотя некоторым квалифицированным рабочим удавалось устраиваться на военные заводы.

Несмотря на многочисленные прошения и закулисные махинации, такое положение дел сохранялось до отречения царя в марте 1917 года. Временное правительство Керенского оказалось щедрее по отношению к чехословакам, чем его предшественники. Военнопленных освободили, и дружина быстро увеличилась до армейского корпуса из двух дивизий. Корпусу не хватало боевой техники, в особенности артиллерии; боевая подготовка оставляла желать лучшего, а все старшие офицеры были русскими. Однако легион, как его стали называть впоследствии, был сплоченной, способной к самостоятельным действиям боевой единицей с гораздо большими внутренними ресурсами, чем разлагающиеся дивизии русской армии. Солдаты носили русскую военную форму, украшенную красно-белым значком в виде богемского льва. Русские крестьяне, понятия не имевшие о Богемии и вряд ли когда-либо видевшие льва, принимали царя зверей за щенка. Когда же через некоторое время чехословаки стали непопулярными, русские стали называть их чехособаки.

Основатели (на том этапе только мечтавшие стать основателями) Чехословацкого государства со смешанными чувствами восприняли легион, внезапно появившийся на международный арене, словно святой Георгий, спасающий девицу в беде. Статус независимого государства – благо, для получения которого несколько позже достаточно было одного лишь желания, – в те дни предоставлялся неохотно. В долгой борьбе за государственность чешские войска во Франции, Италии и России были, по признанию Масарика, «нашим величайшим плюсом».

Двенадцати тысяч чехов и словаков во Франции и 24 тысяч в Италии было маловато для достижения громких военных успехов, но вполне достаточно, чтобы создать эффект присутствия и заставить говорить о себе на конференциях. На официальных приемах они обеспечивали полезную рекламу делу своей страны, представляя новые государственные регалии. Легион, находившийся в России, хотя и превосходил в два раза европейские силы, в этом отношении не представлял никакой, даже символической, ценности. В июне 1917 года, в период последнего бесславного наступления при правительстве Керенского, чехословаки отважно и весьма успешно сражались при Зборове, но к тому времени русский фронт обрел дурную славу, и Запад почти не заметил их подвигов. Несколько месяцев спустя в хаосе революции о легионе практически забыли. Масарик и Бенеш по вполне резонным соображениям поддерживали усилия французов перевести легион из России на Западный фронт, «театр военных действий, где должна была решиться судьба Габсбургской империи» и где услуги легиона союзникам укрепили бы претензии Чехословакии на признание ее суверенным государством.