Стужа - [87]
Уважаемый господин ассистент!
Ваш брат фактически живет в постоянном заблуждении, полагая себя существующим в нескольких жизнях одновременно, равно как и в ужасающем его самого заблуждении, что он угнетаем этими различными одновременными, готовыми к совершенно и всегда непредсказуемому взаимопереходу существованиями, которые сам он рассматривает как «немыслимый материал своих инцидентов». Он говорит о каком-то «биче хроматического самоунижения» и о «философии взвинченного птичьего перспективизма нечистого мышления». Отсюда он как бы естественным образом выводит магнетическую природу своей предрасположенности, своего развития, своей бесплодности. Эта бесплодность, понимаемая им как приговор недостойных человека основных прав, есть то, что дает ему способность к жизни и столь же обоснованно — к смерти.
По моим наблюдениям, Ваш брат, «несмотря на постоянное сопротивление, строится» в принципе лишь из двух определяющих сфер жизни: из политической и того, что Вы называете «иллюзией обстоятельств». Эти две жизни протекают совершенно разжиженно через общую геометрию твердых, неуклонных решений и с такой же естественностью — через неизменно подвижное внутреннее пространство, которое Вы охарактеризовали как «всеохватное в своих связях ничто». Здесь в лице Вашего брата я имею один из великих примеров этого представления, в соответствии с которым политический человек есть мечта, а упрощенно мечтающий — нечто политическое, оба же они — в отношениях вечной взаимной подотчетности. Вы сами когда-то сказали, что подумываете о сочинении под названием «Человек мечтающий и человек политический». На своем брате Вы могли бы самым прекрасным и неопровержимым образом проверить собственный взгляд на одно из таких явлений; Ваше сочинение возникло бы как зеркальный образ ощущения, которое уже в силу замысла представляется совершенством, да, это совершенно. Мне кажется, что такое взаимоотношение между иллюзорным и политическим в человеке, что для меня поучительным примером воплощено в Вашем брате, ярко обозначает мужское начало, мужское во всех половых проявлениях, обозначает его с изумительной общепонятностью. Мечтание подобного человека не разбирает ни дня ни ночи, не знает ничего политического, равно как и политическое в таком человеке не знает ни дня ни ночи и ничего мечтательного. И всё это вне всяких границ, установление границ здесь никогда даже не предусматривалось. Подобно тому как и то и другое — иллюзия и политика — существуют в таком человеке сами по себе и образуют единое целое, самым таинственным образом создается их равновесие, и притом совершенно человеческое равновесие. Тут я мог бы сказать, что человека, который в равной степени является политическим и мечтающим, мы вправе счесть тем, кто ближе всего стоит к совершенству, только он, в силу своей природы, должен сторониться прокрустова ложа всякой классификации, противиться ранжиру, ведь иначе это был бы проясненный человек! И всё же «болезнь распада» в этом «божественном двуединстве», которое может знаменовать собой момент величайшего человеческого взлета (пусть даже без начала и конца), есть не только суровый проясняющий партнер, но вновь и вновь по необходимости совершаемый объектом всех этих предпочтений шаг, равносильный залпу «всех разрушений сразу». Ваш брат — действительно объект всех гибельных катастроф.
Еще раз вернусь к тому, в чем только я постигаю возможности такого человека, как Ваш брат, а именно, к политическому и к визионерскому (к мечте) в нем самом: политическое в данном случае может быть фактом его повседневной жизни, равно как и его визионерством (его мечтой), я назвал бы это ночью его экзистенции, а мечтательное, соответственно, — его днем; определил бы как день и ночь его сущности, но без границ между ними, следовательно, — как его ночь без дня и его день без ночи. Но что есть человек политический? Что означает мечтательный, мечтающий? Ведь, возможно, в Вашем брате и с ним явилось то, что мне хочется назвать смертельным затишьем, накоплением всепопирающей силы унизительного человеческого разрушения. Мы вместе совершаем долгие прогулки из леса в лес, из дола в дол. Стужа не прощает неподвижности при длительном пребывании на свежем воздухе, не допускает даже мысли, даже в мыслях остановиться, мы с ним мгновенно замерзли бы при этой мысли, погибли бы при таком ходе мыслей, как погибают звери, когда из страха поддаются искушению остановиться в такой жуткий мороз. Находит какой-то «чудовищный соблазн отдаться стуже». Я цитирую сейчас Вашего брата с бесстрастностью переподчиненного ему репортера, «с такой мукой» пытающегося связать «строки мировой памяти». Сегодня Ваш брат сказал: «Мой мозг пошел в набор». Надо же так высказаться. Подумать только, он сказал: «Весь мой мозг подвергнут верстке».
