Тимка задумывается. Он не знает никаких новых сказок.
— Слушай, Ленка. В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять земель, конечно, само собой разумеется, жил был принц.
— Маленький?
— Нет, большой, ему было одиннадцать лет.
— А как его звали?
— Звали? Неважно как. Принцем звали, не перебивай. Жил он себе, жил, учился не хуже людей. И вдруг…
— Интересно! — Голос у Лены совсем не сонный. — Я больше всего люблю, когда что-нибудь случается вдруг.
— Молчи и слушай. Сказки надо слушать задумчиво, в глубоком молчании.
— Ладно, Тима, я буду в глубоком. Рассказывай.
А Тимка и сам не знает, что рассказывать дальше. Он начал сказку не торопясь, надеялся, что она сочинится на ходу. Может быть, иногда так бывает, что сказка сочиняется на ходу, но эта сказка сама по себе не складывалась. А теперь Ленка торопит: «Рассказывай». Откуда ей знать, что Тимке самому неизвестно, что было с этим несчастным принцем, который учился не хуже людей…
— Ну вот, жил он, жил, этот принц, в своём некотором царстве, и вдруг приходит к ним в некоторое царство знаешь кто? Принцесса. Ничего особенного, Ленка, принцесса как принцесса. Красивая, конечно. Принцессы всегда красивые.
Тимка задумывается надолго, кораблики на шторах покачиваются, в форточку задувает ветер.
— Когда я вырасту, и тоже буду принцессой, — говорит Лена.
— Посмотрим. Слушай. Красивая-то она красивая, но характер совершенно ужасный. Она, Лена, не обращала на принца никакого внимания. Что бы он ни сделал, как бы ни старался не обращает, и всё. Он спрашивает: «Хочешь пончик?» Она отворачивается. Он говорит: «Дать тебе английский списать?» Она как-то вот так плечом дёрнула, как будто он ей не тетрадку, а дохлую жабу показывает. Плечом, Ленка, это специально, чтобы показать принцу, что он дурак-дурачок. А он, Ленка, вовсе не дурачок, принц-то. Он даже может ещё лучше учиться, если побольше усидчивости. Он снимает кино, а это не такое уж простое дело… Знаешь, Ленка, он всё терпел, этот принц. Он терпел и терпел, терпел и терпел. У принцев выдержка большая. Но и самолюбие у него есть. Есть или нет, я спрашиваю?!
Тимка стукнул себя кулаком по коленке так крепко, что сам же сморщился.
— Есть, — отвечает Лена. — Какой же принц, если у него даже самолюбия нет? Правда, Тима?
— Не перебивай. Слушай сказку. Это грустная сказка, но что поделаешь? Сегодня принц подходит к этой принцессе и по-хорошему говорит: «Мы с Сергеем едем в воскресенье кататься на речном трамвае. Поедешь с нами?» Ясно и понятно спросил. Возьми и ответь по-человечески: «Да, поеду».
Лена приподнимается на локтях.
— А она? Принцесса?
— Она? — Тимка вздыхает глубоко-глубоко. — Принцесса — она и есть принцесса. Она поморгала своими глазами, в которых нет ничего особенного, нарочно поморгала подальше, чтобы ему было обиднее, и говорит: «Делать, что ли, вам с Сергеем нечего? На речном трамвае, во-первых, сквозняк». Тогда принц рассердился не на шутку и спросил: «А что во-вторых?» Она и отвечать не стала. Повернулась и пошла к своему подъезду независимой походкой. Будто он не стоит посреди двора и не смотрит ей вслед в тоске и тревоге. Она уходила так, как будто его на свете нет, как будто он такой пустой человек, что на него и слова тратить незачем. И тогда он принял решение: всё. Больше он к ней никогда в жизни не подойдёт, ни одного слова ей не скажет, ни разу не посмотрит в её сторону.
— Ну и правильно, Тима. Чего она из себя строит?
— А ты спи! Я тебе рассказываю, рассказываю, а ты не спишь и не спишь.
— Ладно, я буду спать. А что потом было?
— Что было? Ничего особенного не было. Когда принц рассердился и принял решение, он должен был молчать и отвернуться. Уходишь — уходи. А он разозлился, просто рассвирепел. И он крикнул ей вслед: «Не очень ты мне нужна! Обойдусь!»
— Ой! Принцессе?
Тимка сейчас ещё раз чувствует всю непоправимость того, что произошло. Он говорит:
— Ну и что? Ничего особенного.
Лена молча качает головой, смотрит на Тимку широко открытыми глазами.
— Тима, как же теперь?
Он не отвечает. Перед его глазами сейчас не комната, а двор. Белая стена высокого дома, деревянное крылечко старого флигеля, который забыли снести и обстроили со всех сторон новыми домами. Тимка сидел в тот день на деревянных ступеньках, нагретых нежарким осенним солнцем, и ждал, когда Катя появится во дворе. А она не появлялась. Тимка уговаривал себя, что никого он не ждёт, а просто сидит на крылечке. Разве не может человек устать и сидеть где хочет. Тем более, что в старом зелёном доме никто не живёт и Тимка никому не мешает.
Он никогда не знал, откуда она выйдет — из ворот или из подъезда, и вертел головой, чтобы не пропустить её. А она, как всегда, появилась совсем не с той стороны, откуда он ждал.
Она шла по сырому асфальту, стараясь не замочить туфли, и от этой осторожной походки туфли казались какими-то необыкновенно красивыми, хотя, вполне возможно, это были туфли как туфли. Она ступала осторожно, но при этом не смотрела под ноги, а смотрела вверх, на прозрачные облака. На ней в тот день была синяя шапка. Сто девочек носит такие же самые шапки, синие с белой кисточкой на макушке. Но у других девочек глаза не становится от синей шапки такими синими. У других — нет. А у неё — да.
