Ступени жизни - [56]

«А напрасно, — замечает он в своем дневнике. — Из Вовикова может выковаться хороший специалист: работает он с энтузиазмом, если нужно — и несколько ночей не спит, засучив рукава сам работает вместе с рабочими, слесарями, он на работе в ряду с ними, и они его любят».

А кто такой Шемет?

«Очень плохая черта у Шемета, — читаю я в дневнике Бондарева, — он много вам пообещает, но очень мало сделает и мало дает для того, чтобы можно было сделать ту или иную работу, а потом приедет, нашумит, накричит, поругает и уедет. Конкретных указаний, помощи, плановости в работе у него нет… Он, правда, везде побывает, везде погоняет, даст хорошую взбучку, не разбирая, заслужена она или нет, много пообещает, но ему мало верят и руководители и заказчики, потому что он не выполняет своих обещаний».

А вот Харитон Михайлович Шмидт, инженер, строитель станции «Кропоткинская» (тогда она называлась «Дворец Советов»). Из всего многообразия людей, с которыми сталкивала меня «История метро», он мне как-то особенно полюбился, и я, в конце концов, написал о нем очерк, напечатанный тоже в одном из номеров «Истории заводов».

На строительство метро он приехал с Днепростроя, где работал инженером под руководством П. П. Ротерта, ставшего теперь начальником Метростроя. Была осень 1931 года. Управление занимало тогда две небольшие комнаты в доме № 3 по Ильинке, а в остальных выселяемые учреждения перевязывали тюки своих дел. В комнатах пусто и неуютно — столы плохенькие, залитые чернилами, шкафов совсем не было, в углах стояли рулоны бумаги. Шмидт понимал, что эта внешняя неустроенность отражала сегодняшний день строительства. Метрострой только организовывался, и Шмидт был рад, что попал к самому началу. Но начало это рисовалось ему другим — он будет, конечно, строить тоннели и что-то еще, чего он сам в точности не ведал, ясно было одно, что специалистов этого дела, по существу, не было. Кое-кто бывал за границей, видел метро, другие просто интересовались, кое-что читали о нем, но не знали, как приступить к делу. А третьи и вообще не представляли того, что и как они собирались строить.

Плохо представлял это и Шмидт, но никак не сомневался в том, что метро у нас будет и сам он тоже не лыком шит.

— Сделаем!

Но Ротерт сразу охладил его пыл, он предложил ему отдел вспомогательных работ — строительство бараков и прочих вспомогательных служб.

— Меня, Павел Павлович, интересуют основные работы, — осторожно заметил Шмидт на предложение Ротерта. — А строить бараки и прочую ерунду…

— Сами вы ерунду говорите! — неожиданно вскипел Ротерт. — Так может говорить тот, кто не понимает дела. Достать первое бревно и первого рабочего и дать ему крышу над головой, отыскать жилье для рабочих, которые начнут строить для будущих рабочих, — да из всей этой ерунды, как цыпленок из скорлупы, выходит все строительство. Глупости вы говорите, Харитон Михайлович. Вы днепростроевец и должны понимать.

Упоминание о Днепрострое устыдило — Днепрострой для Шмидта был незабываемым куском жизни, и видел он его не с одной, а с разных и очень разных сторон. Вернее даже, он не просто видел его, а пережил. Днепрострой был для него ярким образцом того, на что способна Советская страна. И никогда не раскаивался Харитон Михайлович в том, что из двух возможностей — аспирантуры в Ленинграде и Днепростроя — он в свое время выбрал последнее. Днепрострой дал кругозор, большие горизонты жизни и громадный организационный опыт. Днепрострой разрушил предрассудок о сезонности строительного дела, он поднял его до степени индустрии и стал школой большого социалистического строительства.

А Ротерт тем временем продолжал:

— Успех строительства решают не отдельные удачи и тем более не мелкое тщеславие, а лишь разворот работ, организация, система строительства. А все это определяется в подготовительном периоде. Вы прошли днепростроевскую выучку и нужны именно здесь. Да и к характеру вашему это подходит. Ведь вы — непоседа. А с основными работами успеете. Метрострой только начинается. Поработаете и вы. Всем хватит.

Одним словом, Харитон Михайлович согласился, а согласившись, увлекся, — такова натура, и впрямь — непоседа.

Несколько дней он ходил не поднимая глаз — ему было стыдно, что в таком великом деле он оказался где-то на запятках, и он терзался самыми противоположными переживаниями. Но терзаться было некогда, нужно было работать. А как работать, если метро втискивалось в сверстанные уже планы, действительно как безбилетный пассажир в плацкартный вагон? Нужен лес. Говорят, что в Архангельске занаряжено 85 вагонов, отгружено два, а в наличии несколько возов. Нет кирпича, совершенно неясны источники поступления алебастра, фанеры, теса, досок. И постепенно откуда-то приходило сознание, что все исправимо, и теперь ему стыдно было оттого, что он, как настоящий оппортунист, временные затруднения принял за непреодолимое препятствие. А потом и эти переживания, перебродив, перегорали, так как дело требовало своего.

— Харитон Михайлович, как с гвоздями? Гвоздей нет.

— Ну, если нет, будем старые дергать.

Дергали старые гвозди, выпрямляли. Не было инструмента — «собирали по жителям — где лом, где лопату», — вспоминает бригадир Савин. Прораб Жуков принес свой личный инструмент и сдал в общее пользование.