Ступени жизни - [21]

«Ведущаяся в настоящее время борьба народа со старым режимом, борьба, которая не скоро еще окончится, хотя в окончательном ее исходе никто сомневаться не может, уже успела принести богатые плоды, и прежде всего в отношении постепенного завоевания свободы человеческой мысли. До сих пор эта книга, известная большинству читателей только понаслышке и то, главным образом, из тургеневских «Отцов и детей», не пропускалась в Россию… Теперь это замечательное произведение, затрагивающее самые основные вопросы философии действительности, стало, наконец, достоянием и нашей литературы.

И это едва ли не лучший подарок всем, кто желает расширить свой духовный горизонт, кто привык задумываться над вечными вопросами бытия, кто ищет руководящих естественнонаучных оснований для выработки миросозерцания».

Ну, как можно было не купить книгу с предисловием, в котором значились такие «основные вопросы философии действительности», как бессмертие силы, бессмертие материи, бесконечность материи, человек, мозг и душа, мысль, сознание, жизненная сила, личное бессмертие, свободная воля, нравственность и т. д.?

Среди этого длинного ряда «коренных проблем бытия» значилась и эта, самая, на мой взгляд, узловая — «Идея бога».

И там, после обстоятельнейшего, научно оснащенного и логически обоснованного разбора, автор дает свое решение этой проблемы, за которое я с радостью, конечно, ухватился.

«…Мы опять становимся на почву монистической или материалистической философии», и «вместе с этим отпадает вера в творческий созидающий принцип мира, и высшим из известных нам духовных принципов становится тогда человеческий разум» и то, что «не бог создает вселенную, а наоборот, верующий создает бога, и все вытекающие отсюда вредные следствия и выводы». И наконец: «Свободное же мышление, не находящееся в зависимости ни от каких авторитетов, ведет к свободе, разуму, прогрессу: оно ведет к признанию прав человека и настоящей человечности, одним словом оно ведет к гуманизму».

Что еще нужно было в нашем споре с отцом в то буреломное время?

У нас в одной деревне умерла женщина. В прошлом году она похоронила мужа, молодого мужика, вернувшегося с фронта. Я об этом писал раньше. Теперь умерла она сама. От нее остались двое детей — старшему 12 лет, а младшей — два года, и из родных одна только старуха, бабка.

— Зачем эта смерть? Скажи, — допытывался я у отца. — Кому она нужна? Как мог допустить ее бог, если он есть, как ты говоришь, и если он такой действительно уж всемогущий и всеблагий? Каким божественным целям она нужна или полезна? Что ты на это скажешь? Что это за божественный, установленный богом порядок мира?

Или — в другой раз:

— Во время последнего немецкого наступления на Западном фронте — об этом писали в газетах — в решающей атаке участвовало девяносто семь дивизий, то есть около миллиона человек. Что это — безумие человечества или безумие бога, дозволяющего и терпящего эти ужасы? Насмешка бога над человеком и всеми его добрыми чувствами или насмешка человека над богом со всеми его заповедями? Что бы это ни было, но это сплошной кошмар, от которого не спасает никакая вера в бога. Наоборот, эта вера только увеличивает трагизм положения… Что ты на это скажешь?

Теперь настало время молчать отцу.

Так определялись позиции.

Между тем своей железной поступью шагало время, а вслед за ним катилась и катилась колесница истории. Проходила зима, весна, помню, очень ранняя и многоводная, наступило лето, и жизнь шла своим чередом. В декабре семнадцатого в Медынь пришла советская власть и был организован Медынский Совет народных комиссаров — да, на первых порах было и этакое. Где-то весной была принята первая Советская Конституция и, когда она докатилась до нашей Городни, отец полушутя-полусерьезно заметил на это, что теперь ее вместо отмененного «закона божия» будут изучать в школах. Ранней-ранней весной мы, сидя у костра в своих «Соснах», читаем декрет о новой орфографии без «ятя» и «твердого знака». И я так твердо усвоил этот декрет, что до сих пор не употребляю твердого знака даже в середине слова, заменяя его апострофом, по тому ленинскому декрету.

Одним словом, жизнь постепенно принимала свои новые, выражаясь по-современному, конструктивные формы.

«…Все падает, все рушится и все родится вновь».

Но вот в Сибири взбунтовались чехословацкие эшелоны и обозначился колчаковский фронт. И тогда к нам приезжает один из братьев Рябовых, длинный, усатый, похожий на карикатурного полицейского. Недавно, перед самой революцией, они, два или три брата из щедринской породы «Чумазых», купили у помещика Кузьмина усадьбу со старинными и тенистыми липовыми аллеями и большим фруктовым садом. И, не успев попользоваться этим богатством, они почувствовали опасность для вложенных в это дело капиталов. Но что можно сделать один на один с надвигающейся грозой? Нужно решать вопрос о власти. А вопрос этот решался в Сибири. Значит, нужно ехать в Сибирь и становиться под колчаковское знамя «освобождения России» от большевиков. За этим он и приехал к «батюшке» посоветоваться. Звал он на это «святое дело» и меня.