Ступени любви - [4]

— Господи, я, старый дурак, даже не спросил вас, где вы остановились! Мой дом будет счастлив оказать самый тёплый приём друзьям мессира Паллавичини.

Паоло Корсини порозовел, а мессир Амадео проронил, что нисколько не будет возражать, если его спутник остановится в доме Реканелли, ведь мессир Корсини полагал найти пристанище в гостинице, ибо живёт в пригороде, сам же он непременно должен посетить сегодня свою фамильную вотчину — ведь он не был на родине несколько лет. Не расцеловать родных, не проведать близких, не зайти к старым друзьям, кои помнят его мальчишкой — значит, незаслуженно обидеть их, — мягко проронил он.

В этом доме ему больше делать было нечего.

Глава 2

Слуги были отправлены за вещами Корсини, а мессир Лангирано, послав слугу со старым сундуком в свой городской дом, сам направил стопы туда же, правда, по дороге посетив несколько лавчонок. Он велел торговцу винной лавки отправить с ним приказчика, и вслед за верзилой, нёсшим корзину с бутылками, торжественно вступил под своды родного дома. Все эти манёвры дали ему уверенность, что подозрения он у Реканелли не вызвал и шпиона к нему не приставили.

Ворота закрылись.

Рассказывая о своём семействе, Амадео Лангирано не солгал своему попутчику Паоло. Лгут глупцы, а мессир Амадео был одарён очень живым умом. Ветви его рода были немногочисленны, но все члены клана отличались здравомыслием. Не была исключением и женщина, появившаяся на пороге. Донна Лоренца Лангирано несколько минут внимательно озирала сына, наконец с улыбкой раскрыла ему объятья.

— Амадео… мальчик мой!

Сын тоже улыбнулся матери, и, обняв её, сообщил, что она прекрасно выглядит. И это было правдой. Донна Лангирано хорошо сохранилась: в волосах не было седины, черты не искажались морщинами, ибо на лице синьоры жили только глаза, способные выразить любое чувство. Наблюдавший за встретившимися мог бы заметить, что резкостью черт — горбинкой на носу, волевым подбородком, твёрдыми губами и тёмными глазами сын обязан, видимо, отцу, а не матери. Теперь мать и сын вошли в дом, где у порога уже стоял старый сундук со сбитой резьбой на крышке, оставленный здесь слугой.

Снаружи дом Лангирано ничем не выделялся из ряда домовладений городка, разве что был велик размерами. Окна и стены оплетал виноград, каменные ступени лестницы вели на второй этаж, дворик был засажен — даже в некотором избытке — зеленью. Зато внутри обитель семейства Лангирано весьма удивила бы Паоло Корсини: в каминном зале, обставленном с тонким вкусом очень дорогой мебелью, царила почти немыслимая роскошь, ничуть не меньшая, но куда более изысканная, чем в доме Реканелли. Напротив камина на стене отливала глянцем мастерски выписанная фреска. На ней Господь, с ледяным пренебрежением отторгавший лукавство иродиан, учил отдавать кесарю — кесарево, а Богу — Богово. Для дорогого гостя согрели термы, ванна, причудливо отделанная драгоценной чертозианской мозаикой, уже ожидала его. Стол был сервирован лучшими сортами сыра, ветчины и роскошных деликатесов.

С наслаждением опустившись в горячую воду, смыв с себя дорожную пыль, Амадео, облачившись в халат, с улыбкой сел напротив матери. Ему на колени запрыгнул невесть откуда взявшийся огромный шоколадный кот, изнеженный и холёный. Он презрительно отвернулся от кусочка пармской ветчины, протянутого ему донной Лоренцой, с вальяжной грацией потёрся острым ушком о дублет мессира Амадео и замурлыкал.

— Кармелит, родной, ты не забыл меня? Он растолстел, — вынес Амадео ленивое заключение о коте, ощутив на коленях его тяжесть.

— Зажрался, — спокойно констатировала донна Лангирано, и осведомилась, — ты погостишь?

— Да. Из моего сундука — вот ключ — вынь деньги. Там около трёхсот флоринов.

Донна Лоренца бросила быстрый взгляд на сына, поднялась, вынула из обшарпанного сундука дукаты и исчезла в глубине дома, потом вернулась, и разговор был продолжен.

— Твой отец сообщил, что Паллавичини отправил тебя с поручением к Реканелли, приставив к тебе дурачка для наблюдения и охраны, — промолвила донна Лоренца и тоном, лишённым даже тени любопытства, осведомилась, — но почему он поручил это тебе?

Сын понимающе кивнул.

— В последнее время Тодерини и Реканелли вели с Паллавичини весьма оживлённую переписку — я узнал это от секретаря графа, моего двоюродного братца Джанлуиджи Рустиччи, это насторожило меня. Я всё ещё предан дням юности. Одно из этих писем Рустиччи прочёл. Реканелли вели речь об убийстве Чентурионе. — Заметив сошедшиеся на переносице матери брови, Амадео улыбнулся, правда, совсем невесело. — Удивляться нечему: их оттеснили от власти, чтобы смиренно принять это и угомониться — у них не хватит ни ума, ни кротости. Они пытаются заручиться поддержкой клана Паллавичини, и те, озабоченные усилением Чентурионе, поддержат их, — пока не станет горячо.

Донна Лоренца побледнела. Сын же методично продолжил.

— Предваряя твой следующий вопрос, мама, скажу, что в феврале я получил письмо от моего старого дружка, с которым мы часто охотились на лисиц, но сегодня отказавшегося от права держать оружие — его преосвященства Раймондо ди Романо. Он намекал, что моё присутствие здесь было весьма желательно. Этого мало. Меня поздравил с Благовещением мессир Северино Ормани и тоже просил приехать. Я и ему не поверил бы, но тут получил послание от человека, который никогда не откажется ни от оружия, ни от своих вечных шуточек — Энрико Крочиато просил кое-что уточнить для него и писал, что ждёт меня к весеннему празднику в городе. Я подумал, что они тоже могли заметить нечто опасное… Я обратился к Меруле — и тот, платя старые долги, рекомендовал меня Паллавичини для самых ответственных поручений. Но Паллавичини подстраховался… — На лице Амадео проскользнула тонкая и язвительная улыбка.