Ступени любви - [3]

Амадео Лангирано казался старше своих двадцати девяти лет. Слишком резкую линию носа с заметной горбинкой усугублял острый взгляд тёмных глаз, коротко остриженные тёмно-каштановые волосы добавляли лицу контрастности. Живописец сказал бы, что, создавая это лицо, Творец отказался от техники сфумато, но беспристрастный взгляд не отказал бы мессиру Амадео в красоте — той особой красоте Спарты, что лишена изнеженности и лоска, но нравится твёрдостью линий точного резца. Главным же украшением молодого человека были белоснежные зубы, и стоило ему улыбнуться, что, правда, случалось нечасто, лицо преображалось и удивительно хорошело. Хоть мессир Амадео, в отличие от своего спутника, был нетороплив в движениях, прекрасная осанка и высокий рост выделяли его из рыночной толпы.

Выделил Лангирано из толпы и школяр-кривляка, до того поносивший мессира Боско, и, поймав взгляд Амадео, тут же растаял среди прилавков.

Приезжих с самого утра высматривали и из окна палаццо Реканелли. Здесь были все члены семейства, глава рода Родерико, трое его сыновей и дочь Лучия, молодая девица семнадцати лет. Она первой заприметила двух молодых людей, пробиравшихся сквозь толпу к их дому, позвала к окну брата Реджинальдо. Тот кивнул. Да, это были те, кого они ждали. Лучия окинула родню пристальным взглядом. Она знала, что отец вёл переговоры с мессиром Дезидерио Тодерини, и подозревала, что речь идёт о её бракосочетании с сыном мессира Дезидерио — Джулио, но спросить об этом отца никогда бы не решилась.

Лучия поднялась и прошла к камину, остановилась у зеркала, улыбнувшись своему отражению. Она провела последние три года в бенедиктинском монастыре, где зеркал не было вообще, и своё отражение можно было разглядеть разве что в блеклых стёклах церковных витражей, но даже такое, оно льстило ей. Главным её украшением были пышные локоны тёмно-каштановых волос, на солнце золотившихся цветом летнего мёда, и необычайно живые глаза цвета осенней воды горных рек. Лучия присела на стул перед камином, подозвала своего любимца, котёнка Брикончелло, и, забавляясь с ним, предалась сладким мечтам о Джулио Тодерини. Какой он? Она никогда не видела его, но это лишь давало простор фантазии, и воображение нарисовало ей кареглазого молодого красавца с львиной гривой и торсом Геракла — в латах на турнире…

Между тем в коридоре раздались шаги, гостей провели в зал приёмов. Лучия обернулась, разглядывая вошедших.

Надо заметить, что Паоло Корсини и Амадео Лангирано, хоть оба и родились в Сан-Лоренцо, знакомы раньше не были. Два дня назад мессир Дженнаро Мерула сообщил Паоло, что его земляк Амадео Лангирано должен передать запечатанный ларец мессиру Родерико Реканелли, на Корсини же возлагалась охрана ларца. Паоло всю дорогу не спускал с него глаз, даже ночью спал, положа на него руку. Сейчас Корсини с трепетом озирал палаццо тех богачей, чьи имена были у него на слуху с детства, Амадео же мягко произнёс формулы приветствия, учтиво осведомился о здравии всех членов семьи, рассказал о новостях Пармы ровно столько, чтобы не утомить хозяев, затем приступил к своей миссии, передав хозяину дома запертый ларец.

Родерико Реканелли, всё время озиравший гостей цепким и испытывающим взором, поблагодарил их и осведомился, надолго ли они пожаловали в город? «Когда человек молод, его тянет в большие города и иные страны, и лишь под старость он склонен осесть в родовом гнезде…», — обронил он. Мессир Амадео не согласился с этим постулатом. «Сколько людей, столько и склонностей, один любит пармиджано, другому подавай прошутто, один всю жизнь провёл бы в дороге, другого и калачом за ворота родного дома не выманишь. Он же, закончив учёбу в Болонье, несколько лет преподавал в Парме, а сейчас намерен погостить в городе своего детства. Лето проведёт здесь, а там, как Бог даст…»

Гость тепло улыбался, и улыбка прятала отточенность взгляда. Сам Амадео подумал, что на месте хозяина думал бы не о власти и заговорах, а о здоровье — лицо мессира Родерико было желтовато-землистого цвета. Зато сыновья последнего болезненностью не отличались: все трое, на взгляд мессира Лангирано, были солдатами как на подбор, выделяясь мощными плечами, сильными торсами и дубовыми икрами. Правда, лицам братьев Реканелли стоило бы пожелать большей утончённости, лбам — высоты, а глазам — мысли, но мессир Амадео был слишком разумен, чтобы требовать больше, чем мог получить. Привлекательнее всех в этой семейке была сестрица, к лицу которой добавить ничего не хотелось. Глаза её были живыми и быстрыми, личико милым и приятным, и Амадео с интересом наблюдал за ней: девица не слушала разговор мужчин, но внимательно разглядывала гостей. Заметил он, что и Паоло пожирал девицу жадным взглядом, и дыхание его сбивалось. Тут хозяин любезно осведомился о политических симпатиях своего собеседника, на что мессир Амадео обходительно ответил, что он всегда и везде на стороне тех, с кем Бог.

— А Бог любит тиранов? — вмешался в разговор Сиджизмондо Реканелли, но тут же под гневным взглядом отца умолк.

Гость же не заметил оплошности и веско обронил, что тирания ненавистна ему. Тут хозяин вскочил.