Ступающая по воздуху - [13]

только миг, их грубо вытесанные лица словно озаряются, а блеск глаз становится почти величавым.

Дети этой ночью не спят, они смотрят на то, что делается по ту сторону голубого экрана, на сверкающего криолитово-желтым облачением Папу, и, сидя дома, тоскуют по дому.

Почему на такой чарующей полоске земли, как Рейнская долина, не сложилось сколько-нибудь значительной школы духа, жизни или искусства? Ведь дана же этому краю щедрая на выдумки природа, которая каждую весну сдвигает свои темно-зеленые луга к самой долине, осенью обжигает рдяным огнем лиственного леса, а зимой радует детей снежной перинкой на подоконном карнизе. Ведь протекает же здесь юный еще Рейн, влекущий вдаль мысли и дающий простор томлению души. Или же виною всему громадные, как первобытные хищники, горы, которые устрашают людей и не дают мыслям вырваться за пределы долины?

Возможно, вопрос задан напрасно. Быть может, люди здесь прекрасно проживали свой век. Но письменное слово для них ничего не значило. Да и рассказ тоже. Может, и сейчас их дни поистине прекрасны, но письмо для них по-прежнему ничего не значит. И рассказ тоже.

~~~

Родилась Мауди. Амброс — за редкими исключениями — больше не прикасался к деньгам.

Когда на Елеонской, 12, в той части Якобсрота, что занята виллами, стало известно о беременности Амрай, мать тут же объявила день свадьбы — 6 мая 1970 года. Против воли дочери и даже не поинтересовавшись мнением будущего зятя, но при громогласной поддержке падучего Дитриха и его картежной компании. Несмотря на то что Марго была либерально мыслящей дамой и энергично выражала свои политические убеждения, равно как и вообще свой взгляд на вещи, она все же хранила католическую традицию дома Латуров. По воскресеньям она посещала утреннюю службу, начинавшуюся в десять часов в церкви Св. Урсулы. Когда еще был жив отец, фанатичный католик из Ваатланда — прежде французское, позднее полностью онемеченное название, — Марго наловчилась даже падать на колени, если из репродуктора доносился дребезжащий голос Папы, произносившего слова рождественских или пасхальных посланий urbi et orbi[5]. Она не щадила коленок при Пии XII, Иоанне XXIII и Павле VI и, конечно, при Ронсалли, стоя перед телевизором марки ИТТ «Шауб-Лоренц». Коленопреклонение продолжалось до 1967 года, то есть до последних дней старого Латура.

Свадьбу справляли в семейном кругу. Свидетельницей при венчании была подруга Амрай Инес, которая, по всей видимости, тоже готовилась стать матерью, что было совершенно непостижимо.

Осев в Якобсроте, Амброс повадился захаживать в кафе «Грау». Там он подружился с Эгмонтом Ниггом, первым толстяком среди детей долины всех времен. Нигг прибыл сюда в тот же день, что и Амброс, чтобы занять освободившееся место критика в отделе культуры газеты «Тат». С первых же минут Амброса поразила эта, по его мнению, нежная, необыкновенно чуткая душа под такой толщей жира.

Свадьба получилась красивой и даже веселой. Еще и потому, что отец невесты в момент потери равновесия упал на шестислойный торт. Нетрудно догадаться, кто потом чуть не съел самого Дитриха.

Только Амрай просидела весь вечер с грустным лицом. Она маскировала это, как могла, притворной усталостью. Амрай поглядывала на своего мужа, который никогда еще не был таким молодым и красивым, как в этот вечер. И решила, что гладко зачесанные волосы ему больше к лицу, чем кудреватые пряди. Ее так и подмывало взять и разгладить ему волосы, но, увидев, как он опять сунул в рот сигарету и прикурил от тлеющего огарка, она пришла в ярость. Ведь клялся же и божился завязать с курением ради ребенка! И что же? Сидит себе и дымит, как турок. И вообще, как быть с человеком, который решительно не желает работать или хотя бы закончить курс в институте? Амрай охладила свой гнев ложкой персикового шербета и приняла приглашение сводного брата Инес Харальда станцевать с ним танго.

Молодая пара поселилась в башне Красной виллы, эту часть здания Марго отдала в их распоряжение. Восьмиугольное с луковичным куполом строение в четыре этажа, из которых Амброс выбрал самый верхний, самовластно завладев им, так как оттуда можно было обозревать панораму северо-западного края долины. В дни суховетрия он имел возможность пересечь взглядом Боденское озеро и достичь далей южной Германии. В тесной башенной комнате с дубовыми панелями он устроил что-то вроде мастерской, где намеревался возобновить изрядно запущенную работу по исследованию фламандской живописи и найти в конце концов ответ на вопрос, кому принадлежит авторство самой важной части Гентского алтаря — Хуберту или Яну.

Однажды, искрящимся росой июньским утром, когда он, никого не спросясь, свалил ель в латуровском парке — она-де своей тенью мешала ему изучать книги по искусству, — впервые произошла открытая семейная ссора. У тещи, естественно, началось многодневное расстройство желудка, зато падучий Дитрих не уставал восхищаться мужицкой сноровкой Амброса, повергшего наземь такое огромное дерево.

А 29 сентября в полдень на свет появилась Мауди. Последние недели беременности Амрай провела в постоянной тревоге: у внутриутробного ребенка врач обнаружил нарушение сердечного тона. По его предположению, это объяснялось выпадением пуповины. Прямой ответ, которого добивалась от него Амрай, состоял в том, что жизнь ребенка под угрозой. Пуповина, согласно письменному медицинскому заключению, скорее всего, зажата между головкой младенца и стенкой таза матери, что приводит к неравномерному кровоснабжению сосудов пуповины. Амрай сделали кесарево сечение. Но когда врач увидел, что пуповина опутала шею и головку, в родильном зале наступила вдруг мертвая тишина, так как личико Мауди было синим, как гладкие плиты пола.