Стулик - [107]

…

Два огромных синих шара совсем рядом, они гипнотизируют, уводят в свои почти уже осязаемые объемные перспективы. Их притяжение колоссально, и я всё явственнее чувствую, как завораживает эта гигантская безучастная сила.

…куда сильнее, чем море тогда, на Кипре, и равнодушие вечности подступило к немеющему сознанию, как кормилица к грудничку…

И я стремительно поплыл, как через рваные облака, сквозь оболочку образов, произвольно рождаемых вздорным сознанием – оно будто жило само по себе, независимо от неподвижной, вмершей в подушку головы… И я всё так же летел, да – я безусловно нёсся куда-то, и на пути была неиссякаемая и причудливая череда явлений, бессвязно перетекающих одно в другое, и я радостно чувствовал, как направленно и с ходу могу нырять в эти озёра, врезаться в них, проходить их насквозь, вживаться по пути в предлагаемые мне картинки, становясь их главным героем, с лёгкостью подхватывая и развивая сокрытый в них смысл. Там, в тех дивных лужицах, моментально открывалась мне настоящая суть вещей – подавляюще многомерная и одновременно донельзя простая, и бодрствующий мозг удивлённо вбирал обратно, в себя эти им же порождённые поразительные открытия… Но вот сменились декорации, и одну абсолютную истину вымещает почти бесследно другая, и вдруг ёмко и объёмно наплывает осознание чего-то нового, наконец-таки абсолютно непреложного – оставляя через миг лишь сладковатое, чуть стыдливое послевкусие… И – никакой, никакой надежды сделать стоп-кадр, чтоб вывести, вытащить туда хотя бы что-нибудь из этого , и чтоб мгновение, бесконечное в своей правдивости, обрело наконец своё заслуженное бессмертие, прежде чем стать ничем: ведь даже здесь, оказывается, явления неумолимо чередуются – поэтому наперекор, назло всему в руках у меня камера, и я слеплю, кощунственно слеплю тем самым флэшем против Солнца невесть откуда взявшуюся между мной и неземным закатом абсолютно голую точёную фигурку, которая охотно и восторженно извивается в изгибах, и я вспоминаю, кто она, и я понимаю, как это наконец-то прекрасно, и я знаю, что всё впустую, потому что это – уже – было, и потому что нельзя ничего из этого взять туда , но всё слеплю и слеплю вспышкой, и не могу, я не могу иначе – и плачу, и реву ручьями, и мне попутно интересно, как там в постели моё лицо, и я проверяю его почти немой рукой, но оно сухо и неподвижно… Порождения взорвавшегося мозга штурмуют Слово. Слово покоряется им полностью, моментально, безоговорочно, и они льются прямо через него. Обрывки каких-то райских стихов – по строфам, по буквам – явственно и выпукло проносятся перед моим нервным оком. Или: я с бешеною скоростью скольжу по строчкам и пытаюсь их впитать. Они гениальны, они не знают выразительного предела – они почти как музыка!… Чьи вы, чьи?! Вы были или ещё только будете?.. Будьте моими, как вас запомнить?! – И строки фонтанируют прямо в меня, будто назло, потому что нет и шанса их словить, хотя я ощущаю их на себе все и сразу – они как счастливые самодостаточные солнечные зайки… И начинаешь понимать на том конце, что – конечно! – попал в некий заказник энергоинформационного поля, и живут там стихи эти как нечто возможное, висят ли они в пассиве или уже писаны душами поэтов – они той , плавкой, текстуры, из того , невыразимого, ощущения, и им не вырваться сюда , да и не больно им надо… А когда я всё же мчусь к началу стиха, чтобы хоть как-то его запомнить, уже совсем иные слова, торопливые и не менее талантливые, отвоёвывают у начала его белое восторженное пространство, и снова накрывают меня невесомыми волнами любви, и я должен остановить хоть что-нибудь – чтобы войти же наконец в это неуловимое, пресловутое начало, ощутить его сердце и осязать его вечно, потому что я уже понял, что все стихи эти – мои, мои, потому что стихи эти – о моих, о моих началах, которые неумолимо неумолимо рассыпаются, и новые новые новые каллиграфические начала обдают меня счастием – и одновременно нестерпимой грустью, оттого что я отчётливо уже вижу в самом их сердце, сквозь беспечные доверчивые тычинки ту роковую раковую завязь, залог неминуемого конца, и ещё оттого что нечеловеческая гениальность этих строк умирает вместе с моим скольжением по ним – и я реву, реву, как в детстве, и щупаю на том конце подушку, но она суха и безответна…

– Не получается у тебя, трубадур, – ласково всплывает Перец. – И не получится. Потому что любимые свои проекции в привычной последовательности фокусируешь. Цепляешься за них. Не поймать тебе мгновенья никогда, забудь. Ты элементарного даже не видишь. Что твоя любовь – голая, слепая, упёртая и безголовая – абсолютную свою противоположность притягивает. Чёрного дядю!.. Который всё время тебя и программирует на очередную идиотскую реакцию. Зачем?.. Полакомиться твоей дурацкой энергетической вспышкой!

Солоноватое дежа-вю подступало к гортани. Бредовый, кошмарный комментарий… Сверху всё выглядело чушью – но ощущение, постепенно поднявшееся из глубины, было странным: я словно знал об этом всегда… Это же что получалось. Меня провоцируют на мои искренние всплески, неподдельные глупости, доподлинные сумасбродства… На мою привязанность, которая ничем не обернётся, кроме зудящей тоски! Меня прогнозируют всего, зная, что я поступлю в точности так!.. А потом равнодушно пожирают заказанное блюдо – мои взаправдашние, мои выстраданные энергии?!