Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2 - [53]
Осознание потребности и попытки удовлетворить ее, несомненно, относятся к экономической деятельности, но они отнюдь не исчерпывают ее содержания. Определяющей чертой экономической деятельности, позволяющей относить ее к сфере «культуры», является рационализм, который понимается как «стремление к достижению наибольших результатов с наименьшей затратой сил и средств»[47]. Струве обращает внимание на тот факт, что корень слова «рационализм» — латинское ratio — в римской юриспруденции обозначал ведение бухгалтерских книг. И это весьма точное понимание, добавляет он, ибо нацеленность на «рациональные» результаты (присущая любой экономической активности) требует калькуляции, то есть цифровой фиксации соотношения между затратами и приобретенной выгодой. Поскольку экономика в трактовке Струве выступает оперативным понятием, он предпочитал глагол «хозяйствовать» (mrtschaften) существительному «хозяйство» (Wirtschaft).
Всякая целенаправленная деятельность, первейшим примером которой является экономика, предполагает наличие сознательной и автономной воли, способной определять потребности и нужды и прогнозировать расходы, необходимые для их удовлетворения. Струве принял предложенное Менгером понятие «mrtschaftender Mensch» как sine qua non любой экономики. В данной роли может выступать индивид, юридическое лицо или государство. В первом случае мы имеем дело с семейной экономикой или, как довольно нескладно высказался Струве, с «совокупностью рядом стоящих хозяйств», прообразом которой служит экономика феодальной Европы. Там, где экономических субъектов много, причем как индивидуальных, так и корпоративных, формируется «система взаимодействующих хозяйств», подобная экономике современного индустриального Запада. И, наконец, бывают экономические системы, в рамках которых все контролируется государством («общество-хозяйство») — напоминающие, например, режим, созданный иезуитами в Парагвае в XVII столетии, или мечтания социалистов. Подобная классификация казалась ему более логичной и внутренне последовательной, нежели предложенная Бюхером. В связи с тем, что применяемые последним категории «городского хозяйства», «народного хозяйства» и «ойкосного хозяйства» не предполагают автономно действующих субъектов, Струве отказывался пользоваться ими, называя «национальную» и «мировую» экономику «псевдонауками»[48]. Нет нужды говорить, что его уважением по тем же самым основаниям не пользовались и такие понятия современной экономической науки, как «валовой национальный продукт» или «показатели экономического роста». Нетрудно представить и возможную реакцию Струве на открывающее популярный американский учебник утверждение о том, что предметом экономической науки является изучение «функционирования экономики как единого целого»[49]. «Что представляет собой это целое?» — непременно поинтересовался бы он. За исключением жестко централизованных социальных систем типа «общество-хозяйство» экономика никогда не составляет «целого». Напротив, это арена, на которой состязаются индивидуальные и корпоративные экономики, каждая из которых преследует частные цели и стремится при этом обеспечить наиболее «рациональные» результаты. Струве, вне всякого сомнения, усмотрел бы в понятии «экономики как целого» типичный пример «универсалистских» заблуждений.
Здесь уместно повторить, что сам Струве считал свою экономическую типологию не столько дескриптивной или исторической, сколько логической; иными словами, он не предполагал наличия поступательного движения от одного типа к другому. Предложенные им категории не предназначались для описания реальности — они были сугубо аналитическими инструментами. В то же время следует заметить, что они оказались настолько общими, что даже сам их создатель почти не обращался к ним в своей теоретической работе.
