Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2 - [42]

Статья Струве «Интеллигенция и революция» (#376) не относится к числу наиболее блестящих его трудов. Будучи фрагментом из неопубликованной рукописи «Государство и революция», она представляет собой набор довольно разрозненных рассуждений о том, что интеллигенции недостает конструктивного отношения к государству. Являясь духовным наследником казачества, интеллигенция восприимчива к анархизму и предпочитает не созидать, а подстрекать и сеять смуту. Струве пред сказывал, что, отрешившись от своего угасающего социализма и став «буржуазной», интеллигенция перестанет существовать как культурная категория русской жизни.

Наверное, никто из авторов «Вех» не мог предвидеть бури, которую спровоцировал этот сборник. Судя по предисловию Гершензона, пределом их стремлений было обнародование некоторых неортодоксальных идей. Но на деле перед ними разверзся самый настоящий ад. За короткое время вышло не менее пяти книг, вдохновляемых однойединственной целью: изобличить «Вехи». В этих откликах был представлен самый широкий спектр политических взглядов, от крайне левых до либеральных. Кроме того, в 1909–1910 годах увидели свет по меньшей мере 250–300 газетных и журнальных статей, а также бесчисленное количество рецензий и обзоров, посвященных «Вехам»[100]. Вскоре после выхода книги в свет Милюков отправился в лекционное турне по стране, в ходе которого обсуждались исключительно «Вехи». Даже отшельник Толстой обзавелся этой книгой и написал на нее отклик. Высказывание позиции по отношению к «Вехам» стало социальным императивом. Некоторые общественные организации, такие, например, как Общество по распространению технических знаний, провели специальные «веховские» сессии, на которых сборник подвергся ожесточенным нападкам. Среди прочих его положений осмеивался «идеал права», который Кистяковский упоминал в качестве понятия, совершенно чуждого русской интеллигенции. При этом провозглашалось, что интеллигенция не должна менять «исконных идеалов» и «отступаться от своих требований»[101]. Интерес к книге был настолько велик, что 3 тысячи экземпляров первого издания распродали за считанные недели, после чего вышли в свет еще четыре издания: второе — в июне, третье — в августе, четвертое — в сентябре и пятое — в марте-апреле 1910 года[102]. В России еще не было книги, посвященной общественной проблематике, которая выдержала бы пять изданий в течение одного года. «Вехи», бесспорно, попали в самую точку.

И все же, исходя из чисто литературных достоинств, «Вехи» трудно считать хорошей книгой; некоторые ее фрагменты просто никуда не годятся. Из-за того что авторы, согласовав тему сборника, не пытались затем переговорить друг с другом, а редактор почти не пользовался своим влиянием (или вовсе не обладал им), работа весьма слабо структурирована. Главный предмет исследования — интеллигенция — нигде не определяется. В большинстве статей анализ не сфокусирован, а в некоторых (как, например, у Франка) вообще не имеет отношения к теме. Язык неровен и, по мнению Толстого, «претенциозен». В целом, отнюдь не соглашаясь с обозревателем, который, сардонически перефразируя Ипполита Тэна, писал, что чтение «Вех» можно уподобить поглощению двухсот стаканов «тепловатой и чистой воды»[103], следует все же признать, что, с точки зрения нормальных литературных стандартов, книга стоит не слишком высоко. Читатель, чуждый страстям, кипевшим вокруг проблемы интеллигенции, с трудом понял бы ту суматоху, которую книга породила.

Причину успеха книги, как и в большинстве подобных случаев, нужно искать в ее своевременности. К 1909 году русская «интеллигенция» в узком смысле этого слова превратилась в подобие культурного анахронизма Она сохраняла приверженность ценностям и установкам, сформированным в 60-е и 70-е годы XIX столетия, в то время как быстро растущая образованная элита («интеллигенция» в широком смысле слова) уже преодолела эти ценности и установки. С 90-х годов Россия переживала нечто вроде культурной революции. Изысканная и довольно эзотерическая поэзия сменила роман в качестве основного литературного жанра; традиционный реализм в живописи был вытеснен постимпрессионизмом и превознесением древнерусской иконописи; академическая музыка уступала модернистской «диссонансной» музыке; профессиональные философия и психология изгнали любительское «умствование», основанное на материализме XIX века; в моду входила религия. При этом значительная часть интеллигенции оставалась незатронутой этими веяниями, пытаясь трактовать их как отразившуюся в культуре агонию капиталистических порядков[104]. Большинство интеллигентов по-прежнему тяготело к старым привычкам: гражданской эстетике в формулировке Чернышевского и Добролюбова; искусству «передвижников» с присущим ему «социальным звучанием»; традиционной музыке; материализму; атеизму. Словом, подошло время разоблачения класса, который, провозглашая себя самым передовым в стране, на деле оказался провинциальным пережитком, все более отстававшим от космополитичной, вестернизированной, «современной» России начала 1900-х годов.