Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2 - [34]

.

Это обращение, обнародованное в 1909 году, вызвало шок в кругах русских интеллектуалов, окончательно улегшийся только после того, как разразившаяся мировая война заставила забыть обо всем прочем. Со времен Новикова, то есть с конца XVIII столетия, русская интеллигенция считала своим первейшим долгом самопожертвование. Преданность общему благу вместо отстаивания личных интересов (в какой бы то ни было форме) была именно тем качеством, которое в глазах интеллигента отличало его от обывателя[49]. Подобная самооценка граничила с тщеславием и манией величия. Именно этот образ стал главной мишенью Струве: в зеркале, которое он предложил интеллигенции, отражался весьма несимпатичный лик, а рекомендованные им лекарства были в высшей степени неприятны.

Второй идеей, предлагаемой Струве в качестве панацеи от русских недугов, был национализм.

Две его статьи, опубликованные в Русской мысли — «Великая Россия» (#352) в январском номере и «Отрывки о государстве» (#360) в майском, — стали литературной сенсацией 1908 года. Обе представляли собой фрагменты незаконченной рукописи о «государстве и революции», работа над которой началась сразу же после роспуска II Государственной Думы[50]. В этих трудах Струве черпал вдохновение из нескольких источников. Сам лозунг, давший название первой статье, был выдвинут Столыпиным в знаменитой речи, произнесенной 10 мая 1907 года. Премьер-министр, имея в виду радикалов, заявил тогда следующее: «Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!»[51] Теоретические основы этих писаний формулировались под влиянием британской и германской мысли. Сам Струве говорил о том воздействии, которое оказала на него книга Дж.-Р. Сили «Расширение Англии», столь его восхитившая, что он убедил своего шурина перевести ее на русский[52]. Карьера Бисмарка и работы Трейчке также сыграли заметную роль в его эволюции того времени. Результатом явилась смесь британских империалистических и германских националистических идей, для России совершенно чуждая, причем не только с точки зрения интеллигенции, но и тех властных кругов, которые агрессивно (но в целом неидеологично) проводили империалистическую и националистическую политику.

Главная мысль упомянутых эссе заключалась в том, что наиболее эффективным политическим средством от русских недугов является наращивание государственной мощи, то есть утверждение твердой, но реалистичной империалистической позиции.

«Обычная, я бы сказал, банальная точка зрения благонамеренного, корректного радикализма рассматривает внешнюю политику и внешнюю мощь государства как досадные осложнения, вносимые расовыми, национальными или даже иными историческими моментами в подлинное содержание государственной жизни, в политику внутреннюю, преследующую истинное существо государства, его “внутреннее” благополучие.

С этой точки зрения всемирная история есть сплошной ряд недоразумений довольно скверного свойства.

Замечательно, что с банальным радикализмом в этом отношении совершенно сходится банальный консерватизм. Когда радикал указанного типа рассуждает: внешняя мощь государства есть фантом реакции, идеал эксплуататорских классов, когда он, исходя из такого понимания, во имя внутренней политики отрицает политику внешнюю, — он в сущности рассуждает совершенно так же, как рассуждал В. К. фон Плеве. Как известно, фон Плеве был один из тех людей, которые толкали Россию к войне с Японией, толкали во имя сохранения и упрочения самодержавно-бюрократической системы.

Государство есть “организм”… совершенно особого свойства.

Можно как угодно разлагать государство на атомы и собирать его из атомов, можно объявить его “отношением” или системой “отношений”. Это не уничтожает того факта, что психологически всякое сложившееся государство есть как бы некая личность, у которой есть свой верховный закон бытия.

Для государства этот верховный закон его бытия гласит: всякое здоровое и сильное, то есть не только юридически “самодержавное” или “суверенное”, но и фактически самим собой держащееся государство желает быть могущественным. А быть могущественным значит обладать непременно “внешней” мощью. Ибо из стремления государств к могуществу неизбежно вытекает то, что всякое слабое государство, если оно не ограждено противоборством интересов государств сильных, является в возможности (потенциально) и в действительности (de facto) добычей для государства сильного….

Отсюда получается тезис, который для обычного русского интеллигентского слуха может показаться до крайности парадоксальным:

Оселком и мерилом всей т. н. “внутренней” политики как правительства, так и партий должен служить ответ на вопрос: в какой мере эта политика содействует т. наз. внешнему могуществу государства?»[53]

Внимательный исследователь жизни и творчества Струве едва ли будет удивлен подобными декларациями, столь шокировавшими его современников. Я уже говорил о его юношеских увлечениях панславизмом, социал-дарвинизмом и писаниями Достоевского, а также о неортодоксальной позиции накануне русско-японской войны, когда наперекор своим друзьям из Союза освобождения Струве отказался заниматься пораженческой пропагандой