Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2 - [12]

II съезд Конституционно-демократической партии состоялся в Петербурге 5-11 января 1906 года[48]. Его принципиальная задача заключалась в выработке партийной позиции по отношению к Думе (состав и полномочия которой еще не были определены властями). Сейчас, когда горячие головы поостыли, более пристальный взгляд на октябрьский Манифест обнаружил, что этот документ действительно ознаменовал фундаментальный разрыв с прошлым; в частности, он перечеркнул сформулированные летом 1905 года парламентские инициативы Булыгина, в рамках которых Думу предполагалось наделить лишь консультативными, но не законодательными полномочиями. И хотя обнародованный 11 декабря 1905 года громоздкий и недемократичный избирательный закон во многом не соответствовал устремлениям кадетов, он все же был несколько лучше предыдущего, поскольку предоставлял ограниченные избирательные права промышленным рабочим, которых Булыгин намеревался полностью лишить права голосовать. Подобные факты говорили в пользу пересмотра негативного отношения к Думе, принятого I съездом. Ключевой вопрос формулировался так: следует ли партии по-прежнему настаивать на созыве Учредительного Собрания и либо полностью бойкотировать выборы на том основании, что они недемократичны, либо же все-таки участвовать в них, впоследствии намереваясь использовать Думу для ее самоликвидации? Или же на тот момент было бы лучше забыть о демократическом избирательном законе («четыреххвостке») и Учредительном Собрании, участвовать в выборах, прийти в Думу с проектами неотложных законов, а потом мирно добиваться расширения ее компетенции? Но какого рода законодательству отдать предпочтение в последнем случае? В свете намерения двух основных радикальных партий — социал-демократов и эсеров, в которых кадеты видели своих союзников, — бойкотировать думские выборы, ответы на эти вопросы отнюдь не казались предрешенными заранее.

Всеобщая стачка, вспыхнувшая в Москве в декабре 1905 года и поставившая страну на грань гражданской войны, весьма отрезвляюще подействовала на кадетов. Вместе с тем, стараясь не раздражать ни своих левых друзей, ни рабочих, сочувствовавших забастовке, партия заняла довольно мягкую позицию в данном вопросе. На II съезде была принята резолюция, осуждавшая правительство за жестокость, с которой была подавлена московская стачка. Струве, по-видимому, оказался первым и, возможно, единственным из кадетов, кто открыто высказался против декабрьского противостояния на том основании, что пользу из этой безрассудной акции извлекли только реакционеры[49]. «Дезорганизация власти, когда она переходит в дезорганизацию жизни, — заявил он в своем выступлении на съезде, — укрепляет именно ту власть, против которой идет борьба». Хотя его коллеги тогда предпочли отмолчаться, многие симпатизировали его взглядам. В целом тон нынешнего съезда был гораздо сдержаннее и терпимее предыдущего. Об Учредительном Собрании говорилось совсем немного. Идея «демократической республики», популярная среди части кадетов всего несколько месяцев назад, без лишнего шума уступила идее парламентарной монархии. Съезд без малейших протестов встретил речь, в которой Струве описывал новую русскую конституцию следующим образом: «Государственное устройство России есть наследственная конституционная монархия. Законодательная власть в ней должна принадлежать монарху и народному представительству, основанному на началах демократии, утвержденных в Основном законе. Верховное управление страной монархом осуществляется исключительно через министерство, составленное из лиц, пользующихся доверием большинства народного представительства»[50]. Петрункевич, выступавший от имени ЦК партии, напомнил делегатам о перспективе хаоса, угрожавшего стране, и призвал принять участие в выборах, проводимых на основе явно неудовлетворительного избирательного закона от 11 декабря. Данная рекомендация была принята практически единодушно.

И все же, несмотря на всю приверженность разуму и реализму, дух партии оставался расколотым. Воздав должное политической осмотрительности, делегаты приняли целую кипу взаимоисключающих резолюций, не замедлив тем самым продемонстрировать шизофреническую природу русского либерализма. Рассматривая вынесенный на съезд вопрос о том, следует ли партии «приступить в Думе к органической работе, как в нормальном учреждении», делегаты единодушно — при одном воздержавшемся — ответили отрицательно. Отсюда напрашивался вывод, что кадеты, вероятно, собираются участвовать в выборах, но, попав в Думу, намерены воздерживаться от рутинного законотворчества. Подобное впечатление, однако, должно было бы развеяться голосованием по следующей резолюции. Вопрос о том, «нужно ли ограничиться в Думе выработкой [нового] избирательного закона и закона о свободах», получил негативный ответ большинства делегатов. Следующим, в дополнение к двум предыдущим, шел вопрос о том, следует ли Думе заниматься «разработкой законодательных мероприятий безусловно неотложного характера, необходимых для успокоения страны». Такая установка была поддержана подавляющим большинством. Нужно ли заранее «перечислять те мероприятия, которые должны быть разрешены первой Думой»? На сей раз реакция была отрицательной. Иначе говоря, получалось так, что кадеты, не собираясь предаваться в Думе «органической работе», в то же время планировали провести через парламент неопределенное число срочных законов.