Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2 - [10]

. Четырнадцатый номер, датированный 19 марта 1906 года, стал для Полярной звезды последним. Но почти сразу же, с 1 апреля, начал выходить ее преемник — практически идентичный по формату и рубрикации журнал под названием Свобода и культура. Поскольку в отношении Струве состоялось судебное решение, формально пост редактора занял Франк, выполнявший свои обязанности, как сообщалось на титульном листе, «при ближайшем участии Петра Струве». Правда, попытка удержать планку, заданную Полярной звездой, не удалась — новое издание с треском провалилось. Струве не уделял ему времени, так как ранее договорился с одним из крупных издательств о редактировании ежедневной газеты, призванной освещать работу Государственной Думы (подробнее об этом ниже). Он явно не вмешивался в процесс редактирования, а его авторские материалы появились только в первом и двух последних номерах. Под тусклым водительством Франка некогда живой еженедельник превратился в угрюмый теоретический орган, в котором малоизвестные авторы печатали обширные статьи, посвященные в основном трудовой и сельскохозяйственной проблематике. По настоянию его издателя М.В. Пирожкова каждый номер, начиная со второго, открывался двадцатистраничной рекламой книг, опубликованных и продаваемых фирмой последнего, но даже это не улучшило качества журнала. Число подписчиков резко упало, и на восьмом номере, датированном 31 мая 1906 года, издание тихо скончалось[39].

С помощью публикаций Струве того времени и прежде всего опираясь на статьи в Полярной звезде, можно реконструировать его политическую философию, которая была гораздо шире стратегических и тактических воззрений, раскрываемых в основном в газетных статьях и выступлениях на партийных форумах.

Он был твердо убежден в том, что события 1905 года обозначили фундаментальный и необратимый сдвиг в русской истории. Революция положила конец, раз и навсегда, российской традиции самодержавной монархии. И в этом смысле, невзирая на все последующие разочарования, он считал, что «революция завершилась». Как Струве писал в 1907 году, «в какую бы полосу даже широкой общественной реакции мы ни вошли, от берега самодержавия мы навсегда отстали. Вернее, он уже смыт и потонул в волнах последних двух лет»[40].

Вместе с тем «революция» представлялась ему не единым, но двойственным феноменом: она предполагала разрушение старой автократии, основанной на бюрократическо-полицейском правлении, и созидание новой системы власти, опирающейся на волю народа. В 1905–1906 годах завершилась лишь первая фаза революции; второй, конструктивный этап еще и не начался. Следовательно, наиболее актуальной задачей, стоящей перед Россией, оказывалось формирование обновленной и дееспособной власти. До тех пор, пока это не сделано, страну будет бесцельно нести по воле волн. Корни всеохватывающего кризиса, последовавшего за революцией 1905 года, писал он, лежали в отсутствии подлинной государственной власти: «Старая власть отжила, новой еще нет»»[41]. Эта особенность отличала русскую революцию от английской и французской, в ходе которых аппарат монархии, будучи существенно ущемленным в правах (в первом случае) и упраздненным (во втором случае), довольно быстро вытеснялся новой властью. Неспособность к подобному развитию, послереволюционный политический вакуум стал «своеобразной и печальной чертой русской революции»[42]. Из-за недостатка устойчивой государственной власти Россия погрязла в анархии и насилии, которые в краткосрочной перспективе играли на руку силам контрреволюции, желающим вернуть утраченное, а в более отдаленном будущем грозили ввергнуть страну в катастрофу.

Почему же в России такой переход не удался? Прежде всего потому, что и бюрократия, и интеллигенция отказались признать свершения 1905 года и посвятить себя конструктивной задаче восстановления в стране устойчивого политического порядка.

Монархия со всеми ее ордами чиновников продолжала жить так, как будто бы ничего не изменилось. У императора даже хватало безрассудства доверять министерские посты людям, воплощавшим худшие черты полицейско-бюрократического режима — таким, как Дурново и Горемыкин. Николай II явно не принимал в расчет то обстоятельство, что крайняя степень дискредитации русского чиновничества в глазах народа делала его дальнейшее правление невозможным. Струве напоминал властям, что Россия — не Пруссия, где консервативная монархия, опираясь на Beamtentum, эффективно управляла страной, а Столыпин — далеко не Бисмарк. В России консервативная конституция германского или австрийского образца никогда не заработала бы. Еще до обнародования Основных законов, состоявшегося в феврале 1906 года, Струве говорил, что любое преобразование, под прикрытием конституционного фасада оставляющее значительную власть за чиновничеством, обречено на провал: «Русская монархия, перестав быть самодержавно-бюрократической, не может преодолеть революцию тем, что станет конституционнобюрократической»[43]. В одном из предвыборных выступлений января 1907 года он объяснял ход своих мыслей следующим образом: «Прусское чиновничество всегда отличалось честностью и глубоким чувством уважения к праву и закону. То ли мы видим в России? Наше чиновничество, к сожалению, не воспитало в себе этих свойств. Ему совершенно чуждо понимание того, что такое право. И потому оно было, есть и будет бессильно водворить мир и истинный порядок в стране…Есть ли за русской бюрократией, за гг. Горемыкиными и Столыпиными национальные подвиги Штейна или Бисмарка? Что может предъявить нам как свои дела русская бюрократия, кроме национальных поражений, кроме национального позора Мукдена и Цусимы, кроме грязи Лидвалиады? И