Строители - [226]

Несветов удивился:

— Ты понимаешь, Померанцев, о чем он говорит?

Но Быков уже не мог остановиться. Он хочет рассказать все, пусть в главке знают, как работает Нефедов… Вот хотя бы эта история с немцем Вернером. Вместо того чтобы на оперативке сразу призвать Вернера к порядку, Нефедов ведет какие-то закулисные переговоры…

— О чем он говорит? — еще больше удивился Борис Степанович.

— …Нефедов побежал к вам жаловаться. Но ведь даже самый пустяковый подъемный механизм нужно согласовать с техникой безопасности! А Нефедов приказал ставить краны просто так, без всякого согласования. Вот меня сейчас обвиняют, шумят, разобраться вперед нужно!

Краем глаза Быков следил за мной, взорвусь ли я наконец, но я молчал.

Быков все кричал. Он, очевидно, хотел выложить все, пока его не перебьют. В тот момент я старался трезво и спокойно оцепить то, что он говорит. Конечно, многие его обвинения были правильны. Я часто ошибался и потому менял свои решения. Считал, что не нужно показывать характер, когда не прав. Но вот впервые в хриплом, отчаянном крике Быкова я понял, что изменения принятых решений лихорадили стройку и еще неизвестно, что приносило больше вреда: недостаточно продуманные решения или частые их изменения. Неужели все же прав он, повторяя: «Всякое принятое решение, пусть даже не очень хорошее, лучше непринятого»?

Потом мне было жалко его. Вот сейчас он шумит, а через минуту замначальника главка покажет ему письмо с резолюцией Мосгорисполкома и Быков, выпучив свои коровьи глаза, сядет и недоуменно замолчит.

Мне было жалко его. Но нужно ли представлять себя столь праведным — будто я не испытывал злорадства оттого, что вот сейчас Быков сечет не меня, а самого себя. Ибо все то, что он говорил, только подтверждало правильность снятия его с работы. Да, я злорадствовал. И, чего скрывать, был доволен, что наш затянувшийся конфликт решается просто, без моего вмешательства. Все равно пришлось бы перенести наш спор в главк.

— Ты что-нибудь понимаешь, Нефедов? — спросил меня Борис Степанович. — Он что, сдурел совсем? Какие краны? О чем он говорит?

Я молчал.

— Смотри! — Несветов протянул Быкову несколько сколотых листков. — Вот, почему тебя вызвали.

Быков взял их. Это были письма, в которых он предупредил иностранные фирмы, что отключит электроэнергию. Он, видно, ничего не понимал: при чем тут эти письма?.. В углу письма была резолюция: «За неправильное отношение к представителям фирм н-ка СУ-113 Быкова с работы снять».

Быков прочел резолюцию, тяжело опустился в кресло.

— Не понимаю, — хрипло сказал он. Обильный пот выступил на его лице. — Почему вдруг?

Насмешливая улыбка появилась на лице Несветова.

— Он, видите ли, не понимает. Пишет фирмам, нашим друзьям, угрожающие письма, создает чуть ли не дипломатический конфликт и не понимает.

— Но я не думал…

Дверь открылась, тяжело опираясь на палку, вошел Сарапин, главный инженер треста, которому подчинен Быков.

— Садись, садись, Григорий Владимирович, — прервал свою речь Несветов. — Возьми у Быкова бумажки, почитай их… Прочел? Что скажешь?

— Ты что, совсем с ума сошел? — Сарапин вскочил и, забыв про свою палку, подошел к Быкову.

— Это письмо… мы такие письма… пишем всем субподрядчикам, — запинаясь сказал Быков. — Я думал…

— Ты никогда ни о чем не думаешь! — закричал Сарапин. — И не будешь думать!

— Не кричите, — устало сказал Быков. — Не кричите, — повторил он.

Я встал, подошел к окну. Из этого окна не был виден памятник Долгорукому. Но я знал: что бы ни случилось в главке, какие бы острые конфликты ни разбирались тут, Долгорукий все равно будет показывать рукой — строить здесь.

Было жарко. В сквере голуби, тяжело переваливаясь, подходили совсем близко к людям в тщетной надежде что-нибудь выпросить. Но времена, когда тут продавались пакетики с кормом, уже прошли. Голуби, как нищенки, брели дальше. Все блестело: стекла окон, гранит, крыши. И небо, синее, непорочное, тоже блестело.

В комнате стало тихо. Я повернулся, Быков пристально смотрел на меня. Почему-то на меня смотрели и зам, и Померанцев, и Сарапин. Почему они смотрят? Я машинально пожал плечами.

— Ну что ж, дело ясное, — сказал зам. — Нам предлагают снять Быкова с работы. Будем выполнять?

— Да. — Померанцев встал. — Это не шутки.

— Да. — Сарапин взял свою палку.

Сейчас спросят меня. Что я должен ответить? Следовало бы…

— Ну а ты, Нефедов? — спросил зам.

Почему он спрашивает? Разве еще можно выручить Быкова? Я посмотрел на него. Если такая возможность есть…

— Я думаю, — вдруг хрипло проговорил Быков, — можно обойтись без Нефедова.

— Да, — твердо сказал я.

Я внезапно проснулся. Наверху сосед снова перетаскивал мебель… да не мебель, а сундуки, окованные железом. Сундуки гремели, ухали. Но, посмотрев в окно, я понял, что сосед тут ни при чем. Сундуки двигали гораздо выше, в небесных этажах. Это там они сталкивались, выбивая тонкие линии молний, рвали в клочья серые облака. Длинные лоскуты облаков мчались над двором, исчезали за домами. Несколько минут было тихо, потом снова все заскрежетало. Хлынул дождь.

Только пять утра, но я уже не мог заснуть. Всегда, когда я просыпался, сразу возникало ощущение прожитого дня. Я вспоминал, что было хорошего-плохого, что предстоит хорошее-плохое. Сейчас была неловкость — случилось что-то тягостное, несправедливое… Ах да — Быков! Хотелось забыть о нем. О чем же сейчас будем думать? Вот дождь, посмотри, он так и лупит… Кто лупит? Да дождь! Так и лупит по ветвям деревьев, а они… Кто они? Да ветки! Они даже не согнулись, так, немного, и снова выпрямились. Какая железная целесообразность в природе… Целесообразность? Да, да! Я уже несколько раз задумывался над этим… Почему это в природе все правильно? Вот даже болота. Осушали их, исправляя природу, а теперь уже пишут, что осушение болот оказывается вредным.