Строители - [221]

Интересно, как выйдет из положения Нефедов? Сделать Вернеру замечание — вроде не имеет права, но оставить выходку без последствий тоже нельзя.

Несколько раз ночью Быков просыпался, сосед все пел. Хотя Быков чертыхался негромко, Наташа проснулась.

— Пусть поет, — заступилась она за соседа.

— Разве это обязательно?

— Нет, — она пристально посмотрела на Быкова чуть раскосыми глазами, — не обязательно. Важно, что он поет часто…

Восемь утра. Стройка еще не на ходу. Кажется, что все застыло — краны, подъемники, тысячи различных приспособлений, и нет такой силы, чтобы оживить ее. Чего ни делал Быков, да и Тишайший тоже, чтобы ровно в восемь начиналась работа. Не получается. Почему это?

Вот и приходится Быкову стоять в центре площадки, всех торопить. Это многоуважаемая Елена Ивановна — он знает — прозвала его «Наполеоном с подтяжками». Думает, что от гордыни он так стоит. Какая там гордыня!.. А подтяжки? Причина совсем прозаическая: не держит ремень, брюки с живота сползают.

Бежит Ким.

— Владимир Яковлевич! («Запыхался, бедный, — ретивость показывает!»)

— Чего тебе?

— Новый начальник участка пришел!

— Ну и что? («Оборвать нужно, чтобы чувствовал себя виноватым, только тогда работать начнет».)

— Как же, Владимир Яковлевич? Я перехожу на другую работу.

— Сегодня у тебя рабочий день тут?

— Да. Но, Владимир Яковлевич…

— Вот и работай. Смотри, кран еще раствор не поднял.

— Да, но…

Вот, говорят, Быков — грубый, Быков — резкий. А что с такими, как Ким, поделаешь?

— Иди!

— Да, но…

— Я сказал… Или добавить что для ясности?

Подходит Вернер.

— О уважаемый товарищ Быков!.. («Уже и «уважаемый»! Вроде до сих пор Вернер так называл только Тишайшего».)

— Примите, уважаемый («Снова!») товарищ Быков, мою самую глубокую благодарность… («Еще бы! Ночью вкалывали, чтобы фронт работы ему обеспечить!»)

— За что?

Вернер очень удивился:

— Мою весьма глубокую благодарность!..

Рысью Роликов.

— Владимир Яковлевич, извините!

Быкову кажется, что бригадир под стать Тишайшему: все «простите» да «извините».

— Ну?

— Сегодня все бригадиры собираются, и иностранные. Будете, Владимир Яковлевич?

Быков молчит, смотрит вверх.

— После работы, Владимир Яковлевич, в полшестого.

Быков все смотрит вверх, там бригада Роликова еще только очищает ящики для раствора.

— Я уже был наверху, Владимир Яковлевич. Сейчас начнут.

Быков смотрит на часы. Роликов тоже смотрит — на часах уже 8.10,— виноватым голосом он произносит:

— Я наверх побежал, что-то не начинают.

Подошел диспетчер Сечкин:

— Владимир Яковлевич!

— Да, Миша! — Левая рука у Сечкина сухая, не действует. Сам он тощий, неизвестно в чем душа держится. Но Быков ценит его и не променяет на целый десяток других, здоровых. — Как дела, Миша, на бетонном фронте? — Быков осторожно обнимает его за плечи.

Худое желтое лицо Сечкина невозмутимо.

— Из бетонного только что звонили, — говорит он сухо. — Могут вдвое увеличить подачу. Сто кубов.

— Как считаешь, Миша?

— Нужно брать, пока дают. — Сечкин аккуратно снимает руку Быкова со своих плеч.

Быков не обижается. Так оно всегда в жизни: кто-то ждет знаков внимания, был бы рад им, а знаков этих самых нет; Сечкина от души обнимаешь, а он недоволен.

— Ладно, Миша, действуй. Скажи Киму, чтобы принял.

Сечкин не спеша отходит. Левая рука висит безжизненно, да еще и подхрамывает он… Худой, сумрачный… Что там у него дома? Как жилье? Зарплата?.. Эх ты, Наполеон, у которого без подтяжек брюки не держатся, — обнимаешь? Только превозносишь на всех оперативках Сечкина. А как он живет, больной? Эх ты!..

Вот наконец пошел большой кран. Стрела разворачивается, пошли и другие краны на складах, промчались машины… Быстрее, быстрее, уже 8.20!.. Поползли вверх красно-желтые коробочки подъемников, движутся стрелы кранов, еще машины — и вот наконец поплыла вверх панель… «Крутится-вертится шар голубой. Крутится-вертится над головой…» Это жизнь — стройка! Это жизнь!

…Уже десять. Нужно идти к Тишайшему, на встречу с Вернером по поводу «лодырей». Но Быков еще стоит. Вот уже появилась Нина, секретарша, выдвинутая из табельщиц на столь высокий пост за умение печатать тремя пальцами: двумя — правой руки, и одним — левой. Не меньше четверти своего рабочего времени, а может быть, и треть она почему-то дует на свои пальцы.

— Владимир Яковлевич! Елена Ивановна звонила. Просят вас.

— Хорошо.

— Уже десять.

— Сказала? Все… Иди! («Еще стоит… очень настырная!») Можешь идти. («Сейчас обязательно пожалует Елена Ивановна. Так и есть: появилась. Снова в длинном черном платье, видны худые ключицы. Черт ее знает, вроде баба неглупая, а одевается смешно!»)

— Владимир Яковлевич, вас ждут.

— Знаю.

— Прошу вас сейчас же идти со мной. — Она берет Быкова за руку. — Ну-ка, «Наполеон с подтяжками», пошли! — Это первый раз секретарша в глаза так его называет. — Ну что вы удивились? Да, «Наполеон», — уже могу говорить. Ухожу со стройки. — Она тянет Быкова за руку. — Тяжелый какой! Ну чего удивляетесь, сейчас без меня тут всеми командовать будете.

— И Тишайшим? — спрашивает Быков.

Она громко смеется, закуривает. («До чего противно, когда женщина курит!»)

— И Тишайшим, — повторяет она.

— Ладно, тогда иду. — У входа Быков останавливается. — Так вы уходите?