Строители - [200]

Он не сказал ничего, что часто говорят в таких случаях на стройке, подчеркивая отказ и тем самым конец разговора, «Так что уж извините, но…» или «Рад бы помочь, но…». В этих выражениях мне всегда почему-то слышится совсем другое: не «извините», не «рад», а «проваливай скорее отсюда».

— Посидите еще немного, — сказал Кареев.

Принесли кофе. Мы минут двадцать поговорили о стройке, и я ушел.

«Теперь все, успокоился?» — иронически спросил я сам себя, когда вышел на улицу. «Теперь все», — серьезно ответил я. «Или, может быть, еще куда-нибудь побежишь? Может быть, в институт, к бородачу побежишь, уговаривать, чтобы он, бородач, на совещании выступил за тебя и против себя? А?» — «Ладно, хватит иронизировать. Сказал — все».

В этот момент я отчетливо и с достаточной долей горечи впервые подумал, что совещание может не принять мои предложения. Что тогда?

Так я шел всю дорогу, «мирно» беседуя сам с собой. Поднялся по Столешникову переулку, где народ валил так густо, словно шла демонстрация, вышел на Советскую площадь. Тут все сидел на коне князь Долгорукий, и хотя со времени нашей последней встречи строители закончили не один десяток зданий, Долгорукий так же показывал рукой: «Тут строить!»

«Ну хорошо, — мысленно возразил я, — а там, за Москвой, ведь тоже нужны стройки?»

«Тут строить», — требовал Долгорукий.

Я шел по знакомым улицам, здесь все напоминало мне о Вике. На этой старенькой скамейке мы сидели («Хорошо тут, Витя, мы будем ее помнить. Правда?»); тут во время ливня, когда поток мчался по мостовой, я перенес ее через улицу («О, Витя, как жалко, что ливни бывают так редко»); за этим окном была моя комната. Сюда Вика приходила часто… Эта проклятая мужская память! Как отчетливо-безжалостно она все зафиксировала…

Воспоминания причиняли мне нестерпимую боль. «Ладно, чего мучиться», — говорил я себе. И утешался: «Все забудется. Надо держаться!»

На стройке ко мне сразу зашел коренастый улыбающийся человек.

— Dobry den! — приветствовал он меня.

Я встал.

— Здравствуйте!

— Zastupce firmy «Vytah».

Я беспомощно улыбнулся.

— Nem tudom, — почему-то по-венгерски ответил я единственной фразой, которую успел выучить: — Не понимаю.

— Vytah, — сказал он и, двигая рукой вверх, произнес: — Чик-чик-чик!

Что бы это могло значить? А, понятно!

— Очень приятно, товарищ Вытяг, — сказал я, — а моя фамилия Нефедов.

Посетитель смеялся долго и основательно.

— Cecetka, — сказал он.

Я снова не понял: при чем тут «чечетка»?

Прибежавшая на мой звонок Елена Ивановна жарко зашептала мне на ухо, что товарищ — иностранец.

— Звоните в СЭВ, Елена Ивановна! Узнайте, кто это? Пусть пришлют нам переводчика, — отчаянно просил я. — Готовьте встречу… Ах, черт побери, как это мы пропустили. Очень приятно, товарищ Вытяг.

Посетитель снова засмеялся.

— Кофе, коньяк? — шептала Елена Ивановна.

— Да-да, конечно! И нарзан…

— Э… э… — огорченно протянула Елена Ивановна. — Нарзан кончился. Я уже думала, что бутылки будут у нас до конца строительства, а венгры…

— А, да-да! Пошлите срочно за нарзаном.

Выручил нас вездесущий Карл Альбертович. После нескольких проб на разных языках он радостно закричал, что товарищ прибыл из Чехословакии, что смеется он потому, что Vytah совсем не его фамилия, а по-чешски означает «лифт».

— Ведь он вам, geehrter Genosse Виктор, показывал рукой вверх: «чик-чик-чик»? Показывал? Это, Genosse Виктор, так движется лифт. A Cecetka — как раз его фамилия, Феликс Чечетка.

Елена Ивановна уже устанавливала на столе гостевой сервиз, но все наши традиции полетели вверх тормашками. Феликс Чечетка повел нас в комнату, в которой он расположился. Тут уже был Быков в своем международном зеленом пиджаке, лучезарно улыбался Ким, ведя оживленную беседу на пальцах с незнакомым молодым человеком. «Чик-чик-чик», — то и дело говорили они.

В комнате была подключена электрокофеварка, стоял густой запах кофе. Феликс Чечетка познакомил меня со своим помощником и начал разливать кофе…

В эти дни, оставшиеся до совещания, я напряженно работал. Снова встретился с представителями всех фирм. Определил объем работы каждой из них на тот случай, если фирмы примут непосредственное участие в строительстве. И хотя представители фирм осторожничали — такое решение могли принять только их правительства, — они с интересом работали со мной.

За два дня до совещания приехал Георгиев — директор объединения в Софии. Он сидел у меня в кабинете, толстый и доброжелательный.

— У вас не так жарко, — говорил он, рассматривая меня небольшими проницательными глазами. — Вот вы какой? Моя Цола описывала вас загадочным, а вы простой… Слушайте, — вдруг не совсем последовательно сказал он. — Отпустите, как это говорится, наши души на покаяние. А?.. По секрету скажу вам, Цола кого хочешь обкрутит. Ну зачем вам этот ее метод подъема этажей? Опыта пока мало…

— Николай Михайлович, это чудесное предложение.

— Отпустите, все равно ничего не выйдет!

— Николай Михайлович, у нас с этой стройкой так много неясностей, неприятностей… Вы хоть помогите. Потом, престиж фирмы…

Он вздохнул, поднялся:

— Вы такая же штучка, как и моя Цола. Только ничего у вас и у нее не выйдет.