Строение - [3]

Лёгкое движение воздуха доносило до него раз за разом аромат хлеба.

Дразнящий, выворачивающий кишки аромат.

Он открыл глаза.

Засушенная, хрупкая от жары трёхнедельная корка лежала так близко — всего лишь руку протяни.

Слишком близко.

Леденящий холод окатил его мозг, сердце и пальцы.

Значит, он во сне подползал всё ближе, всё приближался к куску этого презренного чаяния утробы.

Он хотел есть, и тело тянулось к этому исчадию греха, этому сходу к плотскому падению, к пище. Значит, спасение совсем не так близко, как он думал, как он мечтал.

Он возгордился.

Дьявол проник в душу и совратил его. Вот и всё. Всё было напрасно.

Он заплакал.

Плакал без слёз, потому что в теле не было достаточно воды.

Просто скулил в вечной тоске.

Спасение было так бесконечно далеко.

Как же он ошибался!

Его рука протянулась к иссохшей корке хлеба, дрожащие пальцы прикоснулись к ней…

И резким, но почти бессильным движением оттолкнули прочь.

Корка отодвинулась на дюйм, не больше.

Но он снова протянул руку, и снова толкнул хлеб дальше от себя.

Так он толкал его раз за разом, подтягиваясь по острым камням и почти за каждым разом  отдыхая от бессилия, пока последний толчок не сбросил хлеб куда-то далеко, а пальцы не ощутили пустоту.

Он лежал на краю каменного обрыва, и смотрел в пустоту — вниз, где бесновались равнодушные волны, поглотившие его хлеб.

Смотрел и странная гримаса сводила его лицо.

То ли радости, то ли горя.

— Здравствуй, дорогой. Как прошёл вечер? — он прикасался губами к густо накрашенной щеке, ставил к стене портфель, снимал и вешал на крючки шляпу и плащ, вынимал ноги из туфель и погружал их в тапочки, брал из кармана плаща вечернюю газету, уходил в гостиную, разжигал сигару и наливал в стакан на палец виски.

Бормотал какую-то важную чушь телевизор, за окном шумела автострада.

— Иди ужинать, дорогой. — он складывал газету, тушил окурок в пепельнице, допивал последние капли из стакана и шёл в кухню.

— Пора спать, дорогой. — он выключал телевизор, входил в спальню, вешал на спинку стула махровый халат, в котором пришёл из ванной, отворачивал одеяло, ложился, укрываясь, снимал очки, укладывал их на прикроватную тумбочку и выключал свет со своей стороны.

— Доброй ночи, дорогой. — и он засыпал.

— Пора вставать, дорогой. — он поднимался, потягиваясь, шёл в ванную, чистил зубы и смотрел на себя в зеркало. Потом брился, причёсывался с фиксирующим гелем и в халате выходил к завтраку.

— Спасибо, дорогая. — он складывал утреннюю газету, чтобы захватить с собой, уходил в спальню, надевал носки, рубашку, брюки, жилет, галстук и пиджак, возвращался в прихожую, надевал плащ и шляпу, сняв их с крючков, совал в карман плаща свёрнутую газету и брал портфель.

— Доброго дня, дорогой. — он прикасался губами к раз за разом всё больше дрябнущей щеке и выходил на улицу.

Утро, обед, бизнес-ланч, треск телефонов, вечерний звонок.

Плащ, шляпа, портфель.

Метро. Качающиеся тела, подвешенные в петлях к поручням, неясные серые тени и строки уложенных в поперечные шрамы лотков кабелей за окном вагона.

Дом на окраине, почти на границе трущоб.

Гулкие ступеньки залитой мочой лестницы, обшарпанная дверь.

— О, ты пришёл, милый! — горячие губы, мягкая грудь, прижимающаяся к груди. Сорванные прочь очки, развязанный рывком галстук, отлетевшая пуговица — не забыть пришить! — и жадные, страстные руки и губы.

Зеркало. Осмотр одежды. Пришивание пуговицы.

Несколько банкнот на столик.у двери.

Снова загаженная лестница и выбитые стёкла двери подъезда.

Взгляд в небо, где далёкие звёзды равнодушно и осуждающе смотрят с высоты.

Поднятый в небо средний палец.

Поправленный плащ. Метро. Усталые люди.

Улыбка для матери, ограждающей сон спящей дочери.

Выход на улицу, к гудящей автостраде.

— Добрый вечер! — консьерж кивает в ответ.

Лифт. Звонок.

— Здравствуй, дорогой. Как прошёл вечер?

Виток наматывался за витком, сматываясь со шпинделя жизни, и вот однажды нить на шпинделе закончилась, а кто-то нерадивый не поставил запасного.

— Кто эта шлюха?! Скажи мне, кто эта шлюха!!! Ты думал, ты можешь обманывать меня бесконечно?! Думал, я законченная дура?! Отвечай, блудливый козёл! — удары по лицу, груди, плечам.

— Успокойся, дорогая! — неправильное слово.

Неожиданное.

Молчание. Потом слова.

— Я тебе не дорогая, ты, старый импотент. И я ни на минуту не продлю эту пытку называться твоей женой. Ты понял меня, старый паскудник? Мой адвокат свяжется с тобой в понедельник. Можешь идти к своей девке. Если она тебя примет.

Грохот двери.

Молчание. Тишина. Гремящие, грохочущие удары сердца.

Он встаёт, надевает плащ, выходит, не заперев двери.

Метро. Серо-красное месиво лиц.

Вонючая лестница.

— Здравствуй, милый. Я тебя не ждала.

Чужой плащ на стене.

— Ты знаешь, тебе не стоит больше приходить. Мы слишком разные.

— А чей это плащ? — его немеющий палец поднимается и указывает на стену.

— Неважно. Не твой. Прощай. И не приходи сюда больше, слышишь?

Неверные, качающиеся ступеньки.

Свистящий сквозь пробоины в дверных стёклах ветер.

Насмешливые и брезгливо-презрительные звёзды в вышине.

Немеющие пальцы, сжимающиеся в кулак.

Метро. Гулкие удары сердца.

— Вам плохо? — он мотает головой.