Стремнина - [69]
— Варнак он… — прогудел Морошка. — Раздеть его донага!
— Не голыми руками.
— А я попробую!
— Если хочешь знать, я давно собирался это сделать, — совсем мрачнея, признался Завьялов. — Но одного побаивался: свяжешься с ним — и начнется у нас несусветная драчка, а от драчек зачастую делу один вред. Вот я и медлил и откладывал эту операцию до завершения работ. А осенью, думаю, соберутся все коммунисты из прорабств в Железново, и мы в самом деле разденем его донага и устроим ему настоящую сибирскую баню. А вы вот, оказывается, опередили…
— Зря, да?
— Пожалуй, так и должно быть…
— Послали бы его на Каменку, — предложил Арсений. — Боюсь, мешать будет.
— Не могу же я возвращаться назад, — ответил Завьялов. — Если бы знал, что у вас тут произошло, может, и отослал бы… Хотя вряд ли… На Каменке надо начинать все сначала. Надо установить связи с местными властями. Заложить жилье. Выгрузить порох. Да он загубит все дело!
— А если здесь загубит? — спросил Арсений.
— Где смекалист, а тут не можешь сообразить, — пожурил его Завьялов. — Прежде всего, сейчас он здорово побаивается показываться здесь. Опять надаете по ноздрям… И потом, ему, кажется, всегда приятно посидеть в моем кресле, пофорсить перед людьми, помаячить перед глазами начальства. Что поделаешь, любит… Но самое главное — зачем ему мешать тебе? Это не в его интересах. Ведь он понимает: не поспеем в срок — не только нам с тобой, но и ему влетит. Сейчас он даже помочь тебе готов… А вот когда станет видно, что дело идет к концу, тут его, Арсений, беречься надо. Тут он может явиться и подложить тебе свинью. Чтобы показать: не будь его — все пропало бы… Учти, Арсений, это очень опасный человек. Хотя зачем я тебе, все это говорю? Старческие замашки. Ты сам все понимаешь. Да не вздыхай ты, как лось!
— Вздыхается, — промолвил Морошка.
— К тому времени я вернусь, — пообещал Завьялов.
— Только не опаздывайте.
— И опоздаю — не беда. Один справишься, если потребуется. Пора подниматься на крыло.
VIII
За час до захода солнца из тайги вернулись все, кто не ходил в Погорюй: одни — с удочками и сумками, набитыми хариусами, другие — с рябчиками в ягдташах да кошелками с черникой, а Демид Назарыч и Володя Полетаев, побывавшие в потаенных местах, принесли трех краснобровых глухарей. До ужина все отдыхали да возились с добычей, а потом Арсений Морошка, призадержав на берегу Володю, который редко ходил обычным шагом, а чаще всего бегал рысцой, попросил его созвать друзей-взрывников в прорабскую.
Нетерпеливый Володя тут же хотел кинуться к брандвахте, но Морошка поймал его за рукав штормовки:
— Постой-ка… Что с тобой? Ладно ли?
Володя заволновался так, словно его прихватили на преступном деле, и даже слегка заикнулся:
— Н-ничего, в-все ладно…
— Чудно что-то… — не поверив и не считая нужным скрывать это от Володи, проговорил Морошка. — Носишься с космической скоростью. И все стороной. Вчера не пришел на чай с вареньем…
— Я его не очень-то…
— Сегодня в Погорюй не пошел…
— А что там в Погорюе? Я вон какого глухаря ухлопал! Едва донес. Ну, я бегу…
Взбегая по трапу, Володя подивился про себя, как дивился часто: «Вот глазастый! Уже заметил…» Он всегда думал о Морошке с восхищением и завистью. Даже теперь, когда именно он, Морошка, оказался виновником его терзаний.
Из всех парней на Буйной, кажется, только Володя Полетаев застенчиво сторонился Гели. Никто и не подозревал, что именно он тянулся к ней сильнее любого из ее поклонников, не скрывавших своего интереса.
Ему нравилось мечтать о том, как он, собираясь возвратиться в Новосибирск, уговорит вернуться туда и Гелю. За зиму он поможет ей подготовиться в институт… Но и того, о чем думалось, было вполне достаточно, чтобы Володя мог чувствовать себя на седьмом небе. Он знал, что никогда, вероятно, не решится открыть свои мысли Геле, но с каждым днем сживался с ними все крепче да крепче. Когда же все стало известно, Володя действительно стал сторониться и Морошки и Гели.
Уже зажигались огни, когда взрывники потянулись к прорабской. Лучше всего было собраться на брандвахте, чтобы не тревожить Гелю, но там могли помешать разговору люди, которым не дорого дело.
— Только без шума, — предупреждал Морошка всех, кто переступал порог, и указывал взглядом на перегородку, за которой находилась Геля.
Рабочие, ходившие вместе с Морошкой в Погорюй, молча рассаживались в прихожей, вокруг стола с лампешкой, а Демид Назарыч спросил:
— Что с нею?
— Занедужила, — нехотя ответил Морошка.
— Температура?
— Небольшая… Как в тайге-то?
— Чутко, — ответил Демид Назарыч. — Глухарь уже строгий.
— Очень строгий, — подтвердил Володя тоном бывалого таежного промысловика, на что давал ему право краснобровый красавец, сраженный картечью с первого выстрела.
— Заосеняло…
— Скоро лист потечет.
Их поддержали друзья негромко, но живо:
— Вечерами на воде уже здорово холодно.
— А ночами? Клацаешь зубами под одеяльцем, как голодный волк.
— Круто берет осень, круто…
— У нас так… — заговорил Морошка, приглушая, сколь возможно, свой басище. — В начале августа — теплые, даже жаркие дни. А в конце, бывает, как дунет сиверко, как зарядят дожди — прощай, лето! У нашей осени мертвая хватка.
Смело открывайте эту книгу, читатель, и перед вами встанут необъятные просторы алтайских степей, где вечная юность нашего века совершает чудеса; вы услышите взмахи орлиных крыльев, нежнейший звон колосьев, биение влюбленных сердец и музыку богатого и прекрасного русского языка.Роман-газета № 9(213) 1960 г.Роман-газета № 10(214) 1960 г.
Роман воссоздает события первых месяцев Великой Отечественной войны - наступление гитлеровцев под Москвой осенью 1941 года и отпор, который дали ему советские воины. Автор показывает, как порой трудно и запутанно складываются человеческие судьбы. Одни становятся героями, другие встают на гибельный путь предательства. Через все произведение проходит образ белой березы - любимого дерева на Руси. Первое издание романа вышло в 1947 году и вскоре получило Сталинскую премию 1-й степени и поистине всенародное признание.
В годы войны каждый делал то, что выпадало на его долю. Мне было приказано взяться за перо. Известно, что сотрудник дивизионной газеты большую часть времени должен был находиться среди солдат, особенно во время боевых действий, а потом записывать и срочно доставлять в редакцию их рассказы о том, как они громят врага. В этом и заключалась основная суть его далеко не легкой воинской службы. Но иногда хотелось поведать однополчанам и о том, что видел в боях своими глазами, или рассказать о памятных встречах на освобожденной от вражеских полчищ русской земле.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.