Стремнина - [11]

Внезапно показалось, что «Отважный» сорвался с туго натянутого троса. Отвечая на удивленный взгляд Белявского, Морошка пояснил:

— Свалили!

Начали второй заход. Выдалась свободная минута, и Арсений, не выдержав, заговорил:

— Все думаем?

— А тут нельзя не думать, — быстро ответил Белявский.

— Это верно, у реки много думается, — согласился Морошка. — У реки-то, должно быть, человек и стал человеком…

— О чем же думается? — поинтересовался Белявский.

— О чем? О разном. О работе, скажем…

— Аа-а! — разочарованно протянул Белявский.

— А тебе о чем? — не упуская своего права, поинтересовался и Морошка.

— О жизни.

— Так ведь работа…

— Я вообще!

— О-о!

— Вот сейчас смотрю и думаю: так бы и в жизни — волокушей, — продолжал Белявский, загребая в воздухе ладонью. — Ведь в жизни не меньше, чем на шивере, подводных камней.

— Может, и так, — добродушно согласился Морошка.

— Но нет такой волокуши — для жизни, — с сожалением сказал Белявский. — Нет и не будет.

— Вот это верно…

«Отважный» вернулся к месту расчистки. Опять начались сильные потяжки и рывки. Опять лязг и скрежет железа, шум вспененной воды. Но все бесполезно. Отчаявшись, Терентий Игнатьевич начал выжимать из двигателя всю мощность — и на барже вдруг раздался сильный треск, словно она развалилась по всем швам. Почуяв недоброе, Арсений спрыгнул с теплохода на баржу и выхватил из рук Володи наметку. Так и есть, зубья волокуши зацепились за большой камень, отброшенный взрывом в судовой ход.

— Ох, леший! — почти простонал Морошка.

— Здоров! Не взять? — заволновался Володя.

— Что ты! В два обхвата.

Камень-отторженец лежал на самом узком участке судового хода, который Емельян Горяев назвал мышиной щелью. Проходить здесь, особенно груженым судам, было рискованно. Оставалось одно: приостановить движение через Буйную, а камень разбить взрывчаткой. Над ним бросили вешку, и теплоход, толкая волокушу, ощерившуюся гребенкой, медленно двинулся к берегу.

— Так и не взял! — позлорадствовал Белявский.

— Он во какой! — показал Морошка, разводя руки.

— А вот в жизни… — с загадочной меланхоличностью опять потянул свое Белявский, вероятно стараясь произвести на прораба определенное впечатление своей склонностью к размышлениям высокого порядка. — Там они куда поувесистей!

— О чем ты? — насторожился теперь Морошка.

— Воровство, тунеядство, безверие, ложь… — перечислил Белявский чеканно, показывая на пальцах, что не сбивается со счета. — Это ли не каменюки? А какие у них габариты? Ну, а где та сила, что может очистить от них нашу жизнь? Где она?

Несколько секунд Арсений Морошка по всегдашней привычке медлил, смотря на Белявского с интересом, как бы ожидая от него еще каких-то слов, и только когда определенно убедился, что ждать бесполезно, ответил:

— И все же она есть…

— Где же? Почему бездействует?

— Действует, да не всегда, на беду, хорошо.

— Не под силу большие камни?

— Дай срок…

— Какой еще срок? — воскликнул Белявский с внезапной горячностью. — Сколько уже лет прошло, а камней на нашем пути и сейчас не счесть. Что, неправда?

— И правда, да в дегте.

— Она и в грязи, как золото, блестит!

— Послушаешь тебя — наша жизнь даже похуже любой шиверы, — с усмешкой заметил Морошка, очевидно раздосадованный тем, что приходится спорить без особой нужды. — Вроде сплошного порога.

— Именно! — совсем распалился Белявский. — Сплошного и опасного… Без всякого смеха…

— Только не пугай!.. — Морошка не собирался связываться с Белявским, определенно набивающим себе цену, а тем более поучать его, и потому заговорил с неохотой, тяготясь разговором и одновременно будто высматривая что-то в речной дали, затянутой дымкой. — Вон на Енисее есть Большой порог… Знаешь? Там когда-то, видать, обвалилась прибрежная скала. Почти перегородила Енисей. Он ревет там — оглохнуть можно — и бьет сплошной пеной… Однако и там ведь, бывало, спускались люди на плотах! А теперь через порог каждое лето поднимают суда. Гонят в верховья, за Саяны. И знаешь, кто руководит таким ответственным и сложным делом? Один старик. Совсем простой человек… Он и не думает бояться своего порога! Много там камней, куда уж больше, а он знает между ними верный путь. Ну, а разве мы не знаем своего пути? Спору нет, куда легче чистый ход. Но на какой реке его найдешь? Везде какие-нибудь преграды: то скалы, то пески, то мели… Что поделаешь, нам достался нелегкий, порожистый путь. Но завалила-то его сама природа. Да еще общество, какое властвовало на земле… Так чего ж ты хочешь? Чтобы мы быстро расчистили русло, какое заваливалось тысячи лет? Да ведь нам как следует-то еще и некогда было взяться за это дело! Одни войны сколько сил отняли…

— Причины находятся легче всего, — заметил Белявский. — Это не драгоценности.

— Ну, ладно, ладно… — Теперь Морошка задержал свой взгляд на Белявском и, удивленный его упрямством и занозистостью, продолжал уже с оживлением: — Допустим, ты прав: подзадержались мы с уничтожением подводных камней в нашей жизни. Вроде как мы на Буйной. Но как теперь быть? Ты вот встань перед нашей шиверой — и хоть надорви горло, а ход на ней от этого не станет чистым. От крика не совершится чуда. Камни не провалятся сквозь землю. Не поможет и нытье… Надо засучить рукава да поработать до седьмого пота! Вот тогда и зачистим все русло…