Стремнина - [10]

На берегу Арсения Морошку встретили бакенщики. Они уже обследовали с помощью тралов судовой ход в месте последних взрывов. Встретясь взглядом с Морошкой, бригадир поста Емельян Горяев, высокий, сухолицый человек с кустистыми светлыми бровями, выговорил с досадой:

— Да, подзавалили!

— И здорово? — спросил Морошка.

— Пришлось веху переставлять. Теперь там мышиная щель, а не судовой ход.

— Расчистим, — пообещал Морошка.

Перед носом «Отважного» на специальных тягах была закреплена небольшая баржа-волокуша, хищно ощерившаяся гребенкой из кусков рельсов, приподнятой на тросе из воды. Казалось, теплоход своим тупым носом прижал к берегу какое-то злобное водяное чудовище. На барже, поджидая прораба, стоял с новенькой, раскрашенной наметкой в руках Володя Полетаев. Двое рабочих хлопотали у лебедки.

Арсений взошел по трапу на баржу, молча кивнул Володе и лебедчикам, давая понять, что сейчас же выйдут в реку, и поднялся на теплоход. Капитан «Отважного» Терентий Игнатьевич Безруких встретил прораба недовольным взглядом. На остаток дня капитан имел уже свои планы: ему не терпелось испробовать крючки, привезенные Морошкой. Да и не любил он таскаться с волокушей и сгребать камни в ямы. Недостойное знатного речника дело! К тому же он хорошо видел: волокуша явно не годится для уборки взрыхленной породы.

— Опять морока? — заговорил краснолицый, коренастый капитан. — Не надоела?

Обескураженный внезапным подозрением, касавшимся Гели и Белявского, Арсений был необычайно задумчив и сдержан. Посмотрев на капитана с легкой укоризной, он ответил:

— Мне она, Терентий Игнатьевич, не меньше твоего надоела, а что поделаешь? Хоть реви, да греби.

— Но ведь одна маета?

— А чем еще? Руками? Лезь, попробуй…

Жена капитана, Евмения Гурьевна, могучего сложения сибирячка, за нехваткой людей — единственный матрос на теплоходе, пользуясь свободной минутой, делала для мужа из медвежьей шерсти обманки, с помощью которых ловится хариус. Взглянув на прораба, она отложила неурочное дело и спросила:

— А далеко ли там уямь?

— Рядом, — ответил Морошка.

Пронзив взглядом своего муженька, Евмения Гурьевна поднялась и в сердцах крутанула штурвал:

— Пошли! Чего же мешкать?

Выйдя из рубки, Арсений Морошка неожиданно увидел Бориса Белявского. Нагнувшись над фальшбортом, тот что-то высматривал в реке…

Вот так, со странной тоской, Белявский частенько всматривался в стремнину на Буйной. Если его окликали в это время, он оборачивался быстро, нервно, и на его худощавом лице с крупным синим подбородком и синей верхней губой особенным, лихорадочным блеском зажигались неспокойные черные глаза. И тому, кто окликал, становилось совестно.

Обернувшись на звук шагов Морошки, Белявский посмотрел на него настороженным взглядом и, опережая прораба, сказал:

— Я поглядеть хочу…

— Но мы — до вечера, — предупредил Морошка.

— А мне все равно.

На Буйную Борис Белявский явился свежий, приятно загорелый, будто с курорта, с моднейшей прической — волнистой львиной гривой, глянцевито-черной, да и одетым излишне нарядно для тайги: в новенькой спортивной куртке, цветастой тенниске и остроносых сандалетах. Но всего лишь за неделю очень похудел и подурнел, стал серым и скуластым; все его лицо, тонкая ребячья шея и грудь были сильно искусаны гнусом и расчесаны. Вероятно, уже несколько дней он не брился: подбородок его стал похож на крупный цветок репья-татарника. Бледные губы он сжимал плотно и скорбно, словно боялся заговорить невзначай.

С одного взгляда Арсений окончательно убедился, что его подозрение безошибочно. Нетрудно было и догадаться, почему Белявский, прежде избегавший встреч с прорабом, оказался сейчас на теплоходе. Что ж, Арсений не любил жить в потемках. Полностью владея собой, он остановился рядом с Белявским и заговорил обычным, мирным тоном:

— Хочешь, так пойдем…

Вышли в реку. Быстро сплавились вдоль всего приплеска почти до Буйного быка, а потом двинулись против течения к тому месту, где взрыхленной породой была завалена кромка судового хода. Впереди показались крупные хлопья пены, будто ведущие хоровод.

— Вот она, — указал Морошка, оборачиваясь к рубке.

— Знаю! — пробурчал в ответ капитан.

— Теперь строго на створный знак.

— Знаю!

Прошли над ямой, и Морошка крикнул Володе, стоявшему с наметкой наготове:

— Замеряй!

«Отважный» замедлил ход. Вскоре под его днищем заскрежетало. Оглянувшись на капитана и увидев его лицо, Арсений нахмурился и энергично помахал рукой, требуя смелее двигаться вперед. Но под днищем раздался еще более сильный скрежет.

— Ива-аныч! — взмолился капитан.

И тут Морошка наконец-то крикнул лебедчикам:

— Поше-ел!

Зубья волокуши скрылись под водой. «Отважный» дал задний ход, тяги лязгнули, и капитан Терентий Игнатьевич страдальчески поморщился: началась морока. «Отважному» пришлось сделать немалое усилие, прежде чем он стронул подчерпнутый каменный груз с места. Нелегко было и волочить его к яме, хотя и по течению. «Отважный» работал на полную мощность и делал такие рывки, что Володя и лебедчики летели с ног. Казалось, вот-вот лопнут тяги или развалится баржонка.

Уцепившись руками за фальшборт, Борис Белявский, думая о чем-то своем, без всякого интереса наблюдал за работой людей на барже, а с него, в свою очередь, не спускал глаз Арсений Морошка. Его нетерпение росло с каждой минутой. Он готов был всячески поддержать решимость моториста, с какою тот явился на теплоход.