Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями - [13]

Но разумеется, в наше время, предпочитающее образ предмету, копию оригиналу, представление – действительности, иллюзию – сущности, такое превращение является разочарованием и, следовательно, абсолютным отрицанием или, по крайней мере, преступной профанацией, ибо священна только иллюзия, истина же нечестива по существу. В представлении современников святость возрастает по мере того, как уменьшается истина и увеличивается иллюзия, так что высшая ступень иллюзии есть для них в то же время высшая степень святости. Религия давно исчезла, и ее место заступила даже у протестантов иллюзия религии – церковь, имеющая целью внушить невежественной и слепой толпе веру в то, что христианская вера еще существует, потому что теперь, как и тысячу лет тому назад, существуют христианские церкви и соблюдаются все внешние обряды веры.

 Критика Фейербаха здесь очень напоминает нынешнюю критику общества потребления, современных медиа, мира визуальных образов, влияющих на сознание людей, «постправды», создающейся электронными медиа, новых видов пропаганды и т. д. Это свидетельствует о том, что философская публицистика нашего мыслителя стала частью общего запаса современной цивилизации. Из него и черпают публицисты двадцать первого века.

Вера современного мира есть вера мнимая, не верующая в то, во что она будто верит, нерешительное, недостаточно сознательное неверие, как это неоднократно доказывалось мной и другими. Все отжившее в смысле веры должно жить во мнении людей; все, что перестало быть священным само по себе, должно, по крайней мере, казаться священным. Этим объясняется мнимо религиозное негодование нашего века, века лжи и иллюзии, по поводу моего анализа таинств. От писателя, который заботится не о благосклонности современников, а только о разоблачении истины, – нельзя требовать, чтобы он лицемерил и относился с уважением к простой иллюзии, тем более, если предмет этой иллюзии сам по себе является кульминационным пунктом религии, т. е. тем пунктом, где религиозность превращается в безбожие. Это я говорю для оправдания, а не для извинения моего анализа таинств.

 Религиозность превращается в безбожие – то есть становится автономным функционированием образов и обрядов, как бы уже не нуждающихся в самом Боге и его образах. Здесь критика таинств и обрядов Фейербаха близка некоторым позднейшим проектам обновленной религиозности, требующей слушать слово Божие в обход таинств и обрядов, как, например, в учении Л. Н. Толстого.

Что касается истинного смысла этого анализа, заключающегося главным образом в конце книги, – то здесь я подтверждаю наглядным примером существенное содержание моей книги, ее прямую тему, в особенности по отношению к ее практическому значению; здесь я призываю чувства в свидетели правдивости моего анализа и мыслей, показываю ad oculos, даже ad factum, ad gustum то, что я разрабатываю в целой книге ad captum. Вода крещения, вино и хлеб причащения в их естественном значении имеют гораздо больше силы, чем в смысле сверхъестественном, иллюзорном.

 Ad oculos… ad factum… ad gustum… ad captum (лат.) – по виду… по факту… по вкусу… по смыслу. Позиция, которую Фейербах здесь отстаивает, может быть названа «мистическим материализмом», где материя оказывается источником самых важных смыслов, так как любые «естественные» смыслы имеют преимущество над не-естественными.

Так и вообще предмет религий, понимаемый в смысле моей книги, т. е. в смысле антропологическом, является гораздо более плодотворным и более реальным предметом теории и практики, чем по смыслу теологии. Ибо свойства, которые приписываются или должны приписываться воде, вину и хлебу в качестве чего-то отличного от этих естественных веществ существуют только в представлении, в воображении, а никак не в действительности. То же можно сказать и о предмете религии вообще – о божественной сущности в отличие от сущности природы и человечества. Определения этой сущности, как разум, любовь и т. п., долженствующие иметь иное значение, чем те же определения, относящиеся к сущности Чeловека и природы, существуют не в действительности, а только в представлении и воображении.

 Фейербах имеет в виду, что теологические определения божественного разума или божественной любви подразумевали ряд свойств, скажем, всезнание или всемогущество, каковыми соответствующие человеческие качества никак не обладают. Теология исходила из того, что все эти свойства, как разум и любовь, так и всемогущество и всезнание – это свойства божественной природы как таковой, это непосредственные данности, а не характеристики.

Мораль этой басни такова: мы не должны, подобно теологии и умозрительной философии, определения и силы действительности, вообще действительные существа и предметы делать произвольными знаками, символами или предикатами отличного от них, трансцендентного, абсолютного, т. е. отвлеченного существа: мы должны понимать их в том значении, какое они имеют сами по себе, какое отвечает их качеству и определенности, делающей их тем, что они есть. Только таким образом мы найдем ключ к реальной теории и практике. Действительно, я выдвигаю на место бесплодной воды крещения благодеяние действительной воды. Как это «водянисто», как тривиально! Разумеется, очень тривиально. Но очень тривиальной истиной был в свое время и брак, который Лютер во имя естественного человеческого чувства противопоставил мнимо священной иллюзии безбрачия.