Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями - [15]

Что же касается моего отношения к Штраусу и Бруно Бауэру, имена которых постоянно упоминаются рядом с моим, то различие трактуемых нами вопросов видно уже из различия предметов, указанных в заглавиях наших сочинений. Бауэр избрал предметом своей критики евангельскую историю, т. е. библейское христианство, или вернее, библейскую теологию; Штраус – христианское вероучение и жизнь Иисуса, следовательно, догматическое христианство, или лучше, догматическую теологию. Я же избрал своей темой христианство вообще, т. е. христианскую религию и уже как следствие ее, христианскую философию или теологию.

 Давид Фридрих Штраус (1808–1874) – немецкий философ и историк, гегельянец, автор концепции «исторического Иисуса». Согласно этой концепции, Иисус не высказывал никаких определенных догматов и не собирался создавать церковь. В своей книге «Жизнь Иисуса» (1835) Штраус пытался доказать, в соответствии с тогдашним состоянием филологической науки, что все рассказы о чудесах и сверхъестественном в Новом Завете появились в результате невольного мифотворчества: сам язык и устный рассказ устроены так, что исторические события обрастают разными красивыми и невероятными подробностями. Штраус был верующим человеком. Но он считал: чудеса противоречат замыслу Бога о мире, воле Божией, подчиняющей весь мир определенным законам, а Иисус был Сыном Божиим и Спасителем, но лишь в том смысле, что он дал нравственный закон, позволяющий человеку точно выполнять волю Божию и тем самым стать другом Бога.

Бруно Бауэр (1809–1882) – немецкий философ, гегельянец. Так же как и Штраус, полагал, что даже учение апостолов не соответствует учению Иисуса, что апостолы находились под влиянием тогдашних философских и психологических идей и потому дополнили образ Спасителя представлениями, заимствованными из других источников, например, представлением о «Сыне Божием», о том, что философ должен быть чудотворцем и т. д. Иначе говоря, апостолы, зная хотя бы понаслышке о философии и ценя ее влиятельность, стали мыслить Иисуса как философа, а античный философ часто считался близким богам человеком, чудотворцем-теургом, способным не только познавать мир, но и влиять на него – и эти представления они перенесли на Иисуса.

Для Фейербаха, как и, к примеру, для последовательных атеистов Маркса и Энгельса, обе эти позиции недостаточно учитывают социологию и психологию религии, сводя ее возникновение лишь к использованию, осознанному или неосознанному, каких-то готовых элементов культуры.

Поэтому я цитирую главным образом только таких людей, для которых христианство было не только теоретическим или догматическим предметом, не только теологией, но и религией. Мой главный предмет – христианство, религия как непосредственный объект, непосредственная сущность человека. Эрудиция и философия служат для меня только средствами обнаружить скрытые в человеке сокровища. Затем я должен напомнить и о том, что моя книга, совершенно вопреки моему намерению и ожиданию, проникла в широкую публику. Правда, я всегда считал мерилом истинного преподавания и писательства не ученого, не абстрактного, партикулярного, факультетского философа, а универсального человека; я считал критерием истины вообще человека, а не того или другого философа. Я всегда полагал высшую добродетель философа в самоотречении философа, в том, чтобы он не выносил своей философии напоказ, как человек и писатель, чтобы он был философом по существу, а не по форме, философом скромным, а не крикливым и вульгарным.

 Фейербах не был одинок в своих выпадах против университетской философии как слишком, с одной стороны, узкой, привязанной к частным научным разработкам данного факультета, а с другой стороны, занятой саморекламой и стремящейся путем публичности повысить вес всего университета в обществе. Он метит в гегельянцев, занимавших многие кафедры в Германии, и его гнев напоминает выпады против профессоров философии самого резкого противника Гегеля при его жизни, Артура Шопенгауэра. Последний называл университетскую философию Brotphilosophie (хлебная философия, т. е. философия для заработка на пропитание), обвинял ее в зависимости от богословия, пусть даже не ортодоксального, в корпоративности, коррупции, взаимной поддержке и потаканию вкусам толпы.

В этом, как и во всех моих сочинениях, я поставил себе законом возможную ясность, простоту и определенность, благодаря чему эта книга может быть доступна всякому образованному и мыслящему человеку. Но должной оценки и полного понимания я могу ожидать только от ученого, разумеется, от такого, который стоит выше убеждений и предрассудков образованной и необразованной черни; ибо, несмотря на всю свою самостоятельность, мой труд есть в то же время и необходимый вывод из истории. Иногда я ссылаюсь на то или другое историческое явление, не называя его по имени, что я считал излишним: такие указания могут быть понятны только ученому. Так, напр., в первой главе, где я развиваю необходимые следствия точки зрения чувства, я ссылаюсь на философов Якоби и Шлейермахера; во второй главе очень часто упоминаю о кантианстве, скептицизме, деизме, материализме, пантеизме; в главе «Существенная точка зрения религии», где, рассматривая противоречие между религиозным или теологическим и физическим или натурфилософским созерцанием природы, я указываю на философию эпохи ортодоксии, преимущественно на философию Картезия и Лейбница, где это противоречие обнаруживается особенно ясно.