Стрелы Немой скалы - [25]
К вечеру, когда в просторном чуме родителей Анай стало тесно от гостей и жарко от беспрерывно кипевших котлов с маральим мясом, послышалось ржание коня. Отец Анай вышел из чума и вернулся с приезжим. Его никто не знал. По длинному халату на вате, по высоким сапогам из кожи с загнутым кверху носком, по треуху, отороченному бараньим мехом, приезжий был жителем степей. Балбал внимательно смотрел на арата, но не узнавал его. Видно, далеко кочевал его род от рода Лопсан. Встретить гостя степей в такой радостный для Балбала день было очень приятно, и он показал на место рядом с собой в самой почетной стороне чума.
Гость, продрогший в дороге и проголодавшийся, нашел тепло и хорошую обильную пищу. Он знал, что люди, принявшие его, ждут новостей, но он сам мог только поделиться слухом, что русские поднялись против царя, что народ бунтует и где-то далеко идут сражения. Люди степей послали его к жителям гор и к тем, кто живет за горами, чтобы узнать правду. Пока он ничего точно не знал. У него ничего не было в подарок молодым, и он, житель степей, решил подарить им песни. Гость достал из-под халата двуструнную, похожую на скрипку базанчи и стал нараспев рассказывать легенду о богатыре.
— Шыяан ам — так вот, — начал сказитель.
И собравшиеся в чуме замолкли, уселись поудобнее. Сколько бы теперь ни говорил сказитель, никто не смел его перебивать. Не дослушать легенду — все равно что нарочно сократить свою жизнь.
— Шыяан ам — так вот, — повторил гость и ровным протяжным голосом, раскачиваясь в такт словам, начал сказ…
В тот год степь цвела. В тот год молодняк был здоров и даже бедняки ставили белые юрты. Сытно было у всех сородичей. Радостью входила песня в жилища.
В тот год и в юрту стариков пришла песня. Родившийся позапрошлой весной сын начал расти день ото дня. Прошло всего десять дней, а бедра его стали подобны огромной белоснежной горе. Шея стала похожа на круглую снежную вершину, спина — на два желтых хребта. Сын, которого старики назвали Монгу-Кириш, вышел из юрты и запел песню без слов. Могучий голос вылетел из груди, как буря. Он поднял песок, заколыхал юрты, разметал коней в табунах. Люди бросили свои дела и побежали к юрте стариков, дивясь и страшась чуда.
— Сын, — сказал тогда старик отец, — ты стал так могуч, что юрта не может вместить тебя. Твой голос так силен, что песня становится ураганом. Пойди к горам, спроси их владыку, что теперь тебе делать. Но только возвращайся скорее: я вижу вдали черную тучу печали.
Монгу-Кириш покорно выслушал отца, поднял толстое бревно, сделал его посохом своим. Дорога была дальней, а подходящего коня не было. Прошел Монгу-Кириш несколько шагов, а оказался уже за пределами стойбища — аала. Вдруг из табуна выскочил жеребенок, пересек дорогу богатыря и чуть не сбил его с ног.
Рассердился Монгу-Кириш, накинул аркан на могучую шею жеребенка, но тот не остановился, а вздыбился и помчался вперед. Не хотел отпускать конец аркана богатырь, и жеребенок таскал его по белу свету. Пыль земли поднялась до неба, звезды с небес упали на землю. Там, где была высохшая степь, ручьи потекли, там, где были озера, степь появилась. Горы сравнялись с равнинами, леса превратились в бурелом. Шестьдесят дней и ночей жеребенок не останавливался. Девяносто дней и ночей таскал за собой парня, бил его ногами. Но парень не отпустил жеребенка, и тот остановился.
— Ты выдержал, Монгу-Кириш, испытание, данное владыкой гор. Надень на меня уздечку, потник, седло и подпруги.
Монгу-Кириш сделал так, как сказал жеребенок. Перед ним стал взрослый гнедой конь, ушами передвигающий черные и белые облака.
— Назови теперь меня настоящим именем, Монгу-Кириш!
И назвал богатырь коня Аян-Даасом — Стройным грифом.
Много дней прошло с тех пор, как утащил жеребенок Монгу-Кириша. Старик отец прислушивался к степным голосам, но не слышал песен сына. На тридцатый день, как ушел сын-богатырь, ворвались в аал воины в желтом. Впереди них ехал косо смотрящий одним глазом лама. Никто раньше не видел его и воинов, но лама всех называл по имени и требовал скота, работников и денег. Семь раз объехал юрты Косой лама, семь раз воины врывались в жилища.
Когда Монгу-Кириш, наученный владыкой гор петь песни, не поднимая бури, и уменьшаться до роста обычных людей, вернулся в аал, от разграбленного жилья остались только головешки.
Монгу-Кириш больно ударил Аян-Дааса и взвился за облака. Спустившись ниже облаков, увидел богатырь юрты. Это были юрты его аала. Но какие на них старые крыши! Где же табуны коней и отары овец? Почему только малые и старые сидят в юртах. Кто принес несчастье аалу?
Спустился на землю Монгу-Кириш, превратился в обыкновенного человека. Вот как будто его юрта. Слепой старик отец встречает его на пороге и не узнает сына. Сын запел песню тихо-тихо, но песня подняла спящих, и они пришли к юрте. Люди узнали богатыря, ставшего человеком, и отец узнал сына.
Слепой старик отец обнял сына и сказал:
— Ты долго пропадал, сынок. Воины Косого ламы угнали наших людей, наш скот, забрали наше добро. Где-то в горах укрыл награбленное Косой лама. Я долго шел следом. Я видел нишу в скале, сидящего Будду, письмена и стрелы. Я видел тропу, идущую дальше в горы, тропу, на которую указывали стрелы, но страшная молния ударила с неба, и я ослеп. Сынок, я не могу показать тебе дорогу. Стань снова богатырем, скачи на своем коне, поднимайся ввысь и опускайся на землю, найди тайник Косого ламы, верни народу его добро.
