Стрелы Немой скалы - [24]

Степь, затерянная вдали, двадцать лет манила его, хотя покинуть ее пришлось с тяжелой обидой. Все, что случилось почти двадцать лет назад, в летний день, отчетливо встало в памяти. Он не мог помнить всего, но старик Саган, последний, кого он видел, покидая степь, тогда же рассказал подробности страшного дня…

Когда затихли крики всадников, промчавшихся мимо юрты Сагана, старик вернулся к Балбалу. Ему ничего не надо было рассказывать: Балбал понял сам. Не видя выхода, он смирился со своей участью. Наверное, Балбал никогда бы не дожил до сегодняшнего счастливого дня, если бы не мудрость старика Сагана. Последний разговор в юрте он помнил. Старик открыл свой ящик, взял какую-то траву и мелко нарезал ее. Затем он взял чашку с водой и бросил туда нарезанную траву. Вода потемнела.

— Ты должен жить, Монгуш, ты должен жить, чтобы другим людям передать путь к священной нише и отомстить Косому ламе. Ты выпьешь эту воду, и, когда вернутся разъяренные всадники, для них ты будешь мертв. Не бойся. Когда ты очнешься, я приду к тебе и все расскажу. Ты будешь после мнимой смерти жить с лесными тувинцами, и лама не найдет тебя.

Когда всадники, жаждавшие расправиться с Балбалом, возвратились к юрте Сагана, пронзительный крик женщины заставил их резко осадить коней.

— Люди! — кричала женщина, — в юрте покойник!

Кого не остановит этот крик в Барлыкской степи? Кого не испугает возможность пересечь путь покойника и стать виновником нового несчастья? По местным поверьям, даже смерть случайного гостя может принести горе приютившей его семье и ее родственникам.

Женский крик остановил скачущих, и они поспешили отвернуться от юрты Сагана. Они знали, что скоро появится верховой с колодой, в нее положат умершего, привяжут конским волосом, и, перекинув колоду с телом на круп лошади, всадник помчится к горам. Он будет выбирать самые необычные пути, чтобы запутать умершего и не открыть ему дороги назад.

К юрте, откуда доносились крики печали, подъехал сын старика Сагана. Он осторожно снял колоду и просунул ее в дверь. Через некоторое время одна сторона войлочной покрышки юрты приоткрылась, и колода с Балбалом оказалась снаружи. Старик Саган и сын осторожно установили ее на спине сильной лошади. Сын Сагана громко крикнул и пустил коня вскачь через степь.

Балбал очнулся в темной пещере. Было холодно. Он с трудом сообразил, что же произошло, и испуганно крикнул: «Саган!» Никто не отозвался. Балбал попробовал подняться, но перевязь из конского волоса больно врезалась в тело. Колода была узкой. Стало совсем жутко. Темно, холодно… А может быть, он на самом деле умер? Кричать не было сил. Отчаявшись, Балбал рванул левую руку, и она подалась вверх, коснувшись рукояти ножа.

Балбал выскочил из пещеры. В горах стояла ночь. Он попробовал еще раз крикнуть, но голоса не было. Он решил запеть, но слышался только хрип. Порывистый ветер заставил вернуться в пещеру.

На рассвете пришел Саган. Он проводил Балбала до тропинки, ведущей на дорогу лесных тувинцев. К Балбалу вернулась речь, но петь он не мог. Звуки не вылетали, а только слышался хрип. Видно, степь, которую он покидал, навсегда отняла песни, рожденные ею.

О «смерти» Балбала узнали быстро. Косой лама вновь прибыл к Сагану и не скрывал своей радости. Он даже забыл о своей просьбе к старику, но Саган сам напомнил о ней:

— Русский срисовал нишу на бумагу, которую Балбал увез в большое становище и отдал другу нашего русского гостя…

Последнее слово старик произнес подчеркнуто медленно. Косой лама зло тряхнул головой и отвернулся.

Память восстанавливала пройденное и прожитое двадцатилетие. За двадцать лет Балбал почти не встречал жителей степей и ничего не знал о своих сородичах, о Косом ламе. Но Балбал-Монгуш не забыл дорогу к священной нише. Сегодня он расскажет обо всем сыну, и пусть сын когда-нибудь приведет к тайне Косого ламы людей с чистой душой и честным сердцем. Новости степей не доходили до чумов рода Монгуш, а что говорить о жизни большого мира, который лежал за горами на север и северо-запад! Что-то случилось, что-то произошло в том мире, раз редкими стали заезды русских купцов за пушниной. Но что именно, здесь в горах никто не знал. Люди гоняли оленей по звериным тропам, вставали на лыжи при глубоком снеге, чтобы догнать соболя, справляли свадьбы, хоронили умерших и радовались рожденным — жили своей трудной и однообразной жизнью. И казалось, время остановило свой бег.

— Отец, мы скоро пойдем?

Доржу спросил не выходя из чума, и Балбал вернулся из воспоминаний. Нетерпение сына понятно, ведь Доржу давно полюбил Анай и она любила его. Все готово. На самом деле пора и в путь.

На такой свадьбе должно быть весело, и Балбал с сыном подъезжали к чуму родителей Анай верхом на оленях, ведя двух с подарками и выкупом, громко и весело переговаривались. Они задали тон, и шутку встретили шуткой. Даже такой тревожно-церемонный обряд, как сличение волос жениха и невесты, прошел необычно. Балбал хитро усмехнулся, когда мать Анай стала расчесывать волосы его сына и своей дочери, которые сидели спиной друг к другу и касались затылками. В руках матери Анай волосы обоих перепутались, и тут она поняла, чему усмехнулся Балбал: невозможно было различить, где чьи волосы. И по цвету и мягкости своей они могли принадлежать только одному человеку. Обряд, при котором жених должен был отгадать среди общего пучка волосы невесты, а невеста его, стал невозможным. Анай и Доржу под веселые выкрики собравшихся за чумом и подглядывавших в щелки родственников все время путались и даже не могли найти собственных волос. Так случалось очень редко и только у людей, чей брак предопределен был великими духами степей и гор как брак счастливых супругов.