Стрелка - [10]

По взмаху Феодора, лежащую рядом на берегу старенькую рассохшуюся плоскодонку, стягивают к воде. За жерди, за привязанные к ним петли на шеях женщин, поднимают их с колен. По три в ряд, с жердями на шеях, заводят в лодку, ставят на колени между сидений, концы палок приматывают верёвками к скамейкам, заставляя опустить головы, согнуть спины.

Добровольцы лезут в холодную майскую воду, стягивают лодку всё дальше с сухого места.

Наконец, Феодор провозглашает:

– Да свершится суд господень!

и символически толкает посохом лодку. А стоящие по колено в ледяной воде энтузиасты православия и правосудия, с восторгом превращают символический толчок епископа в реальное мощное движение — лодка, поднимая маленький белый бурунчик, проскакивает несколько метров озёрной глади.

В лодке панически, в хрип, орут привязанные бабы.

А на берегу, в счастии и экстазе, орёт паства.

Высокие голоса монахинь снова прорываются сквозь рёв общего восторга.

Теперь интонация спокойная. Дело сделано, все выдохнули, умудрённые опытом и просвещённые милостью подводят итоги. Как обычно в конце притчей — мораль, «для тех, кто не понял»:

«Итак, дети, слушайте меня

и внимайте словам уст моих.

Да не уклоняется сердце твое на пути ее,

не блуждай по стезям ее;

потому что многих повергла она ранеными,

и много сильных убиты ею:

дом ее — пути в преисподнюю,

нисходящие во внутренние жилища смерти».

Ветерок относит лодку всё дальше от берега. От орущей, ликующей, проклинающей, молящейся, приплясывающей от избытка чувств, толпы…

* * *

Через несколько столетий очень похоже от этого же берега ростовчане будут отталкивать плот с избитой городской блудницей и своим епископом.

Только архиерей будет другой — Иона Сысоевич. Который сам вступился за грешницу изгоняемую, сам, побиваемый прихожанами, взошёл с ней на плот утлый. И когда брёвна принесло ветром к берегу в 4 верстах от города, а опамятевшие ростовчане пришли звать владыку назад, в Ростов Великий из пустыни лесной и болотной, Иона ответил им задушевно:

– А пошли вы все…!

В пустом месте, в болоте и хмыжнике, поставил шалашик и стал жить-поживать. Как умел, как мог.

«Я — есмь». «Аз — воздам». Человек — мера всего сущего. И — ось, на которой крутится мироздание. Это надо знать. И найти в себе силы смочь.

Вокруг «оси» закрутилось местное «мироздание». Иона построил на новом, на пустом месте то, что позднее назовут «Ростовский кремль». Где благовестил над гладью озера на десятки вёрст уникальный колокол, названный им по отцу «Сысой».

Махина в 2000 пудов перевела звонницу в мажорный лад. Вот не нравился «смиренному пастырю» первоначальный минорный строй прежних тысячепудовых колоколов! А тут… заиграло весело. И Иона скромненько отписывал царю на Москву: «На моём дворишке малые людишки звонят в колоколишки».

Да мы ж все это видели! В «Иван Васильевич меняет профессию». В той крепостной бойнице, где сидел подперев щёку Яковлев — и я бывал. «Мёд-пиво пил, по усам текло»… Потом жена ругала. За насморк: полез в жаркий полдень в местные соборы. А там всегда 4–6 градусов. В любую жару.

Иона, видать, те же слова, что и ростовчанам, и стихиям небесным говаривал.

* * *

Шум на берегу вдруг смолкает. Народ прислушивается. Молитвенное песнопение теперь доносится с озера, от отплывшей уже на сотню шагов лодочки:

«Умолкает ныне всякое уныние и страх отчаяния исчезает, грешницы в скорби сердца обретают утешение и Hебесною любовию озаряются светло: днесь бо Матерь Божия простирает нам спасающую руку и от Пречистаго образа Своего вещает, глаголя: Аз Споручница грешных к Моему Сыну, Сей дал Мне за них руце слышати Мя выну. Темже людие, обремененнии грехи многими, припадите к подножию Ея иконы со слезами вопиюще: Заступнице мира, грешным Споручнице, умоли Матерними молитвами Избавителя всех, да Божественным всепрощением покрыет грехи наша, и светлыя двери райския отверзет нам, Ты бо еси предстательство и спасение рода христианскаго».

Ветер относит лодку, относит голоса, но молитва звучит всё громче, всё новые участницы этого «песнопения с петлёй на шее» подхватывают слова. Лодка протекает, постепенно наполняется водой, тонет, сквозь хор вдруг прорывается истеричный визг:

– Не хочу! Не надо! Пожалейте!

Но молитва перекрывает всё…

* * *

Так, истово, благостно, пели на Ладоге в конце 20-х инокини, вывозимые советской власти баржой из монастыря. Капитан буксира, отцепивший баржу с открытыми уже кингстонами, поседел от того пения.

А комсомолки-проститутки, которых сходно — баржей — топили на Баренцовом море, пели, наверное, «Интернационал».

Когда в Мурманск пошли конвои союзников, нужно было обеспечить всестороннее обслуживание американских и британских морячков. Были подобраны соответствующие, медицински и идеологически проверенные, кадры. Потом, когда конвои закончились, «кадры» на барже вытянули из залива и…

Что-то буддистские пели те несколько десятков (или сотен?) тысяч кореянок, китаянок, малаек и тайванек, которых отловили и загнали в «станции утешения» для обслуживания японской армии.

Тихо очень пели, сил у них не было — обычно они умирали от истощения: «Неважно, утро было или день, — один солдат выходил, другой тут же входил…».