Стрела восстания - [4]

— Слышу, отец.

— Клятву над стрелой дай!

— Над какой стрелой?

— А вот — поедем к острову. Там все узнаешь. Через минуту лодка ткнулась в мягкий песчаный

берег. Ичберей легко выпрыгнул из лодки и, не дав отцу подняться, выдернул лодку на песок.

— Е-е! силен ты у меня, — похвалил Сундей.

— Весь в тебя, отец!

— Ха-ха-ха! Верно! Так... Так и есть: весь в меня! Все бы ненцы такие сильные были, как мы с тобой! Да самопалы бы нам русские, огненные... е-эх! Ни одного острога не дали бы построить в тундре! Тундра — наша земля! А русский царь ее забирает под себя. И с нами вместе... Тем берут нас — пищали у них хорошие. Ох, страсть хорошие пищали! Помню я одну битву с ними: у них огонек мелькнет — у нас человек падет.

От Пустозерского острога и до самого моря разбросалась Печора-река на рукава. Рукавами, как руками, нежно обнимала река острова, ею же самою рожденные.

Пустынны были острова в те времена: редко-редко останавливалась у какого-нибудь из них лодка, и из лодки выходили на остров люди. Птицам, комарам — вот кому было раздолье на островах.

Потому и повел Сундей сына на остров — знал, что здесь уж никто не подслушает самого важного разговора его с сыном.

Пернатая мелкота, населявшая остров, тревожно перекликнулась при виде людей и тотчас же попряталась в густом кустарнике. Зато несметная комариная рать встретила людей дружным писком и не менее дружным натиском. Но Сундей и Ичберей привыкли и комарам, комариных укусов они не замечают. Да и что кусать комарам, когда малица закрывает все, кроме глаз, носа и рта? Зря летит комариная туча за ненцами: плохая будет пожива!

Писк комаров и их укусы незакрытой части лица — лишь повод к шутке Сундея.

— У-у, какие жадные! — говорит Сундей, смахивая [- 14 -] комаров со своего носа. — Как все равно воеводы! Одно жаль: не отмахнешься от воеводы так просто, как от вас. Воевода — животина покрупнее вас будет. Кусает тоже во много раз больнее вашего. А ничего!.. Терпим-терпим, да когда-нибудь притяпнем же воеводу, как и вас, комаров, ха-ха-ха!

— Ты чему все смеешься, отец?

— Вот на! Нельзя?.. Воевода, думаешь, услышит да самого меня, как комара, прихлопнет? Не услышит воевода! Гляди: одни комары да птицы на острове. Самое подходящее место клятву давать. Стой тут!..

Сундей развязал на левой ноге ремень, стягивающий пимы пониже колена, и засунул руку за голяшку.

Ичберей с любопытством наблюдал за отцом. Никогда не видел он отца таким оживленным, взволнованным. Это необычное в характере отца немного тревожило Ичберея. Он думал: «Выпил отец лишнее — вот и клятву какую-то придумал. Наследство еще какое-то? Ха-ха-ха, наследство! Три оленя-быка да рваные нюк да поднючье ¹ — «наследство».

Но вот вытащил отец стрелу из-за голяшки. Подает:

— Гляди! — И лицо Сундея стало суровым и важным.

Взял Ичберей стрелу и видит: не простая стрела!

— Где такую достал?

— Расспросы на после отложи!

Сразу посерело лицо у Ичберея от суеверного страха. Едва выговорил:

— Что делать, отец?

— Осмотри хорошенько стрелу!

— Я смотрю.

— Что видишь на ней?

— Вижу семь аа...— и выговорить страшно!—семь... вижу семь... семь дьяволов.

— Так, — семь аа вырезано на стреле... Семь аа будут мучить того, кто нарушит клятву. Ты поклянешься на этой стреле. [- 15 -]

Пот выступил на лбу у Ичберея, спине холодно стало.

— Боюсь, отец.

Презренье в глазах Сундея. В презрительную гримасу растянулись губы, и голос звучит презрительно:

— Давно ли сын карачея Сундея Тайбарея трусом стал?.. Слабее ты, что ли, сына своего, девятнадцатилетнего Хаски?

Что?! Ичберей слабее своего сына Хаски? Какая же тогда сила у самого отца? Вот сейчас спросит Ичберей:

— А кто на белого медведя в одиночку ходит?.. Ты?..

— Не я, Ичберей. Ты ходишь на медведя в одиночку.

— Вот так вот! Зачем же ты с Хаской с моим сравниваешь меня?

— Хаска твой молод, да не трус. Ты в годах уж, а трусишь.

— Ничего не трушу! Ничего нет такого, чего испугался бы твой Ичберей!

— Так... Что хорошо, то хорошо... Делай, что велю!

— Что велишь?

— Клади стрелу под левую ногу. — Что дальше?

— Дальше — клятва. Повторяй за мной слово в слово все, что буду говорить.

Сундей закрыл глаза. Поднял побледневшее от напряжения лицо вверх...

Первые слова прозвучали пронзительно, отрывисто, как барабан:

— Сиу аа (семь дьяволов)!

На секунду примолк Сундей, а потом начал громко, тягуче произносить все заклинание:

— Семь ведьм, семь дьяволов, все тадебции (злые Духи).

...семью ядовитыми стрелами прострелите сердце мое...

...каленым железом прожгите в теле моем семь дыр...

...на семь кусков разорвите язык мой...

...в каждый глаз мой воткните по семь ножей... [- 16 -]

Голос Сундея постепенно ослабевал и к концу заклинания перешел в едва слышный шепот.

Ичберей повторял за отцом клятву слово в слово и таким же голосом, как отец.

И далеко разносила их голоса Печора-река.

И шумливо поднимались стаи птиц, вспугнутые необычными криками людей.

С птичьим гомоном сплетались гортанные, напряженные голоса людей. Но пустынны были в те времена берега Печоры-реки, и некому было подметить тревоги, подслушать слова страшной клятвы.