Стрела и пламя - [4]

— Поешь, пожалуйста, — попросил он. — Я вечером еще принесу. И молока тоже.

В ашрам они вернулись бегом и крадучись, но, кажется, никто их отсутствия не заметил.

К вечеру Накула припас горшочек пахты и, пряча его в тайничке у холодного родника, увидел там же тыквенную долбленку с творогом и завернутый в листья рис. Арджуна явно не пожалел своей доли еды для варвара.

Солнце еще висело над кромкой леса, когда Арджуна и Накула добрались до пещеры. Экалавья, заслышав их шаги, встрепенулся и схватился за дротик — неловко, левой рукой.

— А, это вы…

— Ага, — сказал Накула, одной рукой прижимая к боку узелок со снадобьями и долбленку с творогом, а другой вытаскивая из волос колючую веточку. — Как рука? Болит?

— Меньше, чем вчера, — сказал Экалавья и, отвернувшись, добавил: — Спасибо.

Пока Накула опять промывал, чистил и перевязывал рану, Арджуна сидел у входа в пещеру, спиной к ним. Накула знал, почему — Арджуна был скор на слезы, от жалости ли, от радости, от горя или от ярости, и не любил это показывать. Накуле тоже было жалко Экалавью, но он хотя бы мог помочь. А еще он заметил, что в этот раз Арджуна не взял с собой лук, с которым обычно не расставался.

И на следующий день тоже.

Они прибегали перед рассветом или к закату, приносили еду, которую удавалось утаить от зоркого ока наставника, Накула менял Экалавье повязку, а Арджуна сидел или стоял у входа в пещеру. С Накулой Экалавья немного разговаривал, а с Арджуной — ни слова. Наконец рана зажила настолько, что Экалавья мог двигать правой рукой и даже держать нож.

Собираясь вечером удрать из ашрама, Накула увидел, как Арджуна прячет под чадаром[1] туго свернутый защитный ремень-годху и наматывает на запястье запасную тетиву. Накула хотел спросить, зачем это, если лук Арджуна опять не берет, но решил, что лучше промолчать и понаблюдать.

Экалавья ждал их — сидел под деревом у входа в пещеру, незаметный в своей неподвижности. Пока Накула осматривал его руку, Арджуна зашел в пещерку и вышел с луком в руках. Оборванная, размякшая тетива свисала с кончика рога — видно, лук долго был в небрежении.

Арджуна очистил его от грязных обрывков, завязал на нижнем конце свою тетиву, плавно и осторожно согнул лук, натягивая его.

— Зачем? — спросил Экалавья, впервые обратившись прямо к Арджуне.

Тот подошел.

— Учитель поступил с тобой несправедливо, — твердо сказал Арджуна. — Я правда позавидовал тебе, но мне надо было всего лишь учиться дальше, тренироваться еще! Я бы сам обошел тебя!

Его голос зазвенел от обиды.

— А так нечестно!

Арджуна вытащил из-за пояса защитный ремень — из прочной буйволовой кожи, слегка уже потертый.

— Дай мне руку!

Экалавья не двинулся. Арджуна сам намотал ему защиту на предплечье, закрепил конец ремня и сунул Экалавье лук. Тот привычно, не думая, сжал пальцы на перехвате.

— Мой дядя Дхритараштра — слепой, — сказал Арджуна. — Но он великий воин. Он умеет стрелять на слух и сражаться один против многих.

— Я слышал о вашем царе, — проговорил Экалавья. — Что толку с того, что он это умеет? Разве он сможет выйти на поле боя?

Арджуна помотал головой.

— Это не важно. Важно — что он не подчинился своей слепоте.

Экалавья долго сидел, разглядывая то свой лук с чужой тетивой, то потертый ремень из буйволовой кожи, обвивший его правое предплечье. Правое. Чему тут удивляться? Он же видел, что этому смуглому мальчику все равно, с какой руки натягивать лук. Случайно ли он дал Экалавье лук в правую руку — не в левую?

Экалавья встал. Неловко, непривычно поднял лук, наложил стрелу. Было неудобно целиться с другой стороны, неудобно натягивать тетиву. Он выстрелил. Тетива больно ободрала большой палец, хлопнула по защите на предплечье. Стрела глухо ударила в землю. Экалавья бросил лук и колчан, сел на траву и закрыл лицо руками.

Он ненавидел их — этих колесничных воинов, которые много поколений назад пришли с севера и с запада. Там, по берегам ушедшей реки Сарасвати, они захватывали города — некогда шумные и многолюдные, но пришедшие уже в упадок. В долине Инда Экалавья видел развалины такого города, трогал желтые прочные кирпичи его стен… Арии, люди колесниц, были высокомерны и звали таких, как Экалавья, дасьями — рабами. Они не желали смешивать свою кровь со смуглыми пастухами и земледельцами. Они лили в священный огонь масло и возносили молитвы своим богам — царственному Митре, грозному Варуне, неистовому Рудре, громовержцу Индре, солнечным всадникам Ашвинам… Но менялись поколения, и все чаще в молитвах ариев имя Рудры заменялось именем Шивы, покровителя скота, которому поклонялись еще до их прихода, называя его Пашупати. И безымянный древний бог-хранитель сливался с арийским Вишну, победителем змея, а Вишну все чаще изображали смуглым до черноты, с пастушеской флейтой, как покровителя стад, обитавшего с незапамятных времен по берегам Ямуны.

Что они знают о мире, эти пришельцы?

Об одном они знали больше, чем нишадхи — о войне. О том, как стрелять из лука и метать копье. Никто из сородичей Экалавьи не умел так, никто не мог спустить с тетивы сразу тысячу стрел, никто не мог затмить стрелами солнце. Экалавья всегда хотел большего, чем мог получить от отца и стариков своего племени. Он пошел за знанием к ариям — и что теперь?