Стрела и пламя - [3]

— Может быть, он боялся, что тогда твой отец пойдет на него войной — и все его родственники тоже?

— Быть может. Но я думаю, дело было в его асурской крови.

— Асурской? — переспросил Арджуна. — Но я не слышал, чтобы в роду его отца или матери были асуры!

Кришна подкинул и поймал камешек.

— Некий асур принял облик царя Уграсены и возлег с царицей Падмавати, которая думала, будто с ней ее муж. Так родился Камса, сын обмана и насилия. Он мог выбрать человеческое в себе, но он раз за разом выбирал, как асур, — их силу, неистовство и жестокость. Асуры в своем стремлении к бессмертию словно бы перестают видеть причины и следствия, и сами призывают к себе смерть. Ему ведь незачем было убивать моих старших братьев — а он убивал их в час рождения. Не поступи он так, как поступил, он мог бы прожить долго, и восьмой сын его сестры если и стал бы причиной его смерти, то в далеком-далеком будущем. Но он выбрал путь скорый и жестокий, и я убил его, как только смог это сделать. Я не нашел в нем ничего, что можно было бы выправить. Знаешь, Партха, как выглядит душа грешника? Она как выжженная пустыня, пересеченная рекой крови и рекой слез, бесплодная и страшная.

Арджуна поежился. Кришна редко бывал таким, и это каждый раз пугало. По сравнению с ним Арджуна казался себе несмышленым мальчишкой, не видавшим и десятой доли того, что пережил Кришна. В такие минуты Арджуне хотелось утешить друга, и хотя слов он так и не смог найти, он просто накрыл руку Кришны своей. Кришна улыбнулся.

— Пойдем, Партха, посмотрим, что там за коровы.

Твердый в своей отваге

— Накула! Накула!

— Что? — младший спросонья потер глаза кулаками. — Арджуна, что случилось?

— Тихо! Можешь пойти со мной? И лекарства возьми.

Накула помотал головой, прогоняя остатки сна. Он еще недостаточно проснулся, чтобы выспрашивать старшего брата, поэтому он просто подхватил узелок, в котором они с Сахадэвой держали всякие полезные вещи, и поспешил вслед за Арджуной. В вылазке на рассвете не было ничего необычного, главное было успеть вернуться к утреннему занятию. А поспать… Поспать можно будет днем, когда они будут пасти коров.

Луна только-только пошла на ущерб и хорошо освещала редкий лес и прогалину у подножия горы, а где-то на востоке уже бледнел край небосвода.

Арджуна присмотрелся и решительно свернул вбок, туда, где видно было потоптанную траву. Кто-то ходил тут, осторожно, чтобы не пробить заметную тропу, но следы все же остались. Следы привели их к пещере — хорошей, сухой и явно обжитой.

Арджуна остановился и позвал:

— Экалавья! Экалавья!

Никто не ответил, но Накула ясно различал в тишине чье-то судорожное дыхание.

Арджуна высек огонь и поджег палку, которую нес — это оказался факел, сделанный из пропитанной маслом тряпки. Неверный оранжевый свет озарил усеянный глиняными осколками пол, подобие алтаря, холодное кострище — и юношу, скорчившегося на травяной подстилке под стеной.

Накула приложил ладонь к его лбу и ощутил лихорадочный жар.

— Что с ним? — спросил он.

— Рана. Воспалилась, наверное, — коротко и почти зло ответил Арджуна.

Накула кивнул. Дело был привычным — когда в одном месте собрана сотня мальчишек, которые то учатся воинскому делу, то пасут коров и носят воду, то выясняют, кто тут сильнее, обязательно кто-то поранится, обязательно кто-то поленится промыть рану, а некоторые и вообще ждут, пока не начнет гноится.

— Разведи костер, — попросил Накула. — И согрей воды.

Источник лихорадки Накула уже нашел — правая кисть у этого Экалавьи была замотана грязной тряпкой, пропитанной кровью и сукровицей. Он разрезал тряпку, размотал — и ахнул. У парня не хватало большого пальца, вместо него была рана, уже воспаленная и гноящаяся. Света от костерка и коптящего факела не хватало, и братья с трудом вытащили парня наружу. Луна стремительно бледнела, небо стало из черного серым, и вот-вот Сурья должен был явить свой блистающий лик. Накула еще раз осмотрел грязную руку несчастного.

— Я сейчас промою и вычищу рану, — сказал он. — Будет больно.

Парень кивнул и облизнул сухие растрескавшиеся губы. Арджуна торопливо поднес ему воды в каком-то черепке, тот выпил.

Пока Накула промывал теплой водой и настойкой рану, а потом вычищал гной, парень не шевелился. Напрягся весь, прикусил губу и сидел, закрыв глаза. Накула не пожалел заживляющей мази на топленом масле и чистого полотна на повязку, а еще заварил травы от лихорадки и заставил выпить. Настой был горький и противный на вкус, но обитателя пещеры он привел в чувство.

Увидев Арджуну, тот нахмурился и спросил:

— Зачем ты пришел, сын ариев?

Накула сначала удивился обращению, а потом сообразил, что парень-то — из дикарей, темнокожий, волосы заплетены в косички и повязаны цветным платком. И шнура через плечо нет. И браслеты какие-то… не такие, словом.

Арджуна, к удивлению Накулы, смутился и ответил, запинаясь:

— Я просто… ну, подумал, что ты один здесь… и что тебе больно… рана может воспалиться, а мой брат… он умеет лечить.

Варвар поджал губы и отвернулся, баюкая руку.

Накула в который уже раз вздохнул и вытащил из узелка половинку лепешки, которую вообще-то приберегал для себя.