Страж - [9]

— Кто вы такой? — осведомился полисмен.

— Я здесь живу, — ответил Эзра и задумался, так ли это.

— Хорошо. Если так, входите.

— Чрезвычайно вам признателен, — сказал Эзра.

Из гостиной доносились звон бокалов и голоса, но Эзра подумал, что если будет ступать тихонько, то все же сумеет незамеченным пробраться по коридорам к своим бывшим комнатам.

— Эзра!

Вот тебе и пробрался незамеченным! Или швейцар все-таки позвонил и сказал про его приезд?

Его мачеха, все ее девяносто восемь фунтов, вышла из гостиной. Черное с серебром платье в обтяжку, трехдюймовые «шпильки», бриллиантово-изумрудное ожерелье (наверняка недавний подарок щедрого отца Эзры).

— Добро пожаловать домой, — проговорила Кимберли и коснулась ладонями (такими же холодными, как бриллианты) щек Эзры. Старательно разыгранная сцена родственных чувств. — Сколько лет, сколько зим.

— Да, — кивнул Эзра. — Немало.

На самом деле он бы и еще повременил.

— Как ты долетел?

— Прекрасно. Просто отлично, спасибо.

— Отец просто умирает, так хочет поскорее тебя увидеть. Ты ведь зайдешь хотя бы поздороваться, правда?

— Конечно. Только душ приму.

— Хорошо. Приходи. Сегодня у нас в гостях мэр.

Эзра знал: Кимберли всю жизнь мечтала о том времени, когда сможет произносить подобные фразы. Когда она подцепила его отца, ее мечта сбылась. Теперь, будучи всего на несколько лет старше своего пасынка, она имела полное право вести себя вот так — напыщенно и властно. До тех пор, конечно, пока старик был ею доволен.

Эзра направился по коридору к своим комнатам, держа под мышкой тубус.

— Эзра, если бы ты мог надеть блейзер и свежую белую сорочку, было бы просто супер. Галстук можно не повязывать — сегодня у нас все запросто.

«Если блейзер и сорочка — это называется „запросто“, — с тоской подумал Эзра, — то страшно представить, как нужно будет наряжаться для торжественных приемов!» Но он кивнул на ходу, не оборачиваясь. Его комнаты находились в другом конце пентхауса, и он перевел дух только тогда, когда закрыл за собой дверь и щелкнул предохранителем замка.

Он прижался спиной к двери, крепко держа свой драгоценный груз. «Я дома, наконец-то», — подумал Эзра. Теперь он мог по-настоящему взяться за работу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

После того как Бет быстро приняла душ и ушла на вечеринку в галерею, Картер лежал в кровати и лениво смотрел выпуск местных новостей. Серьезная авария пассажирского автобуса. Бродвейская премьера. Новобрачная, возвратившаяся на Лонг-Айленд из свадебного путешествия, закончившегося какой-то трагедией. Потом Картер проголодался и встал подкрепиться.

В холодильнике его ждала обычная еда: дюжина аккуратно завязанных целлофановых пакетиков со свежими фруктами и овощами, упаковка йогуртов «Данон» (с разными добавками), упаковка из шести бутылочек минеральной воды «Сан-Пелегрино». Большую часть продуктов покупала Бет, а она не признавала ничего нездорового. Только полезная органическая пища. Картер очень старался следовать этой программе питания, но как только случалось так, что Бет за ним не следила, он допускал серьезные отклонения от рациона. И Бет об этом знала.

Через пятнадцать минут Картер уплетал гамбургер с жареной картошкой на Шестой авеню. Насытиться сейчас он мог только жиром и белками. Бет была в галерее, поэтому особой причины возвращаться домой после сытного ужина не было. Вечер выдался ясный и прохладный, но Картеру не терпелось поработать с небольшими окаменелостями, переданными в дар университету. Он должен был их идентифицировать. Окаменелости дожидались ученого в лаборатории, которая располагалась в цокольном этаже здания биологического факультета. Он делил ее с несколькими другими сотрудниками кафедры.

Вход в здание был открыт, но это ничуть не удивило Картера. Его удивило то, что в факультетской лаборатории горел свет. Как правило, по вечерам он мог работать в полном одиночестве. Услышав доносящуюся из динамиков портативного музыкального центра песню Эминема,[7] Картер догадался, кто в столь поздний час трудится в лаборатории.

Он тихо вошел и пару секунд стоял и смотрел на Митчелла. Тот сидел на табурете, низко склонившись над исследуемым материалом, и негромко подпевал. Митчелл был ассистентом, и этот год был для него, что называется, пан или пропал. Или он получал постоянную должность в университете — или нет. На самом деле Картер знал, что шансы у Митчелла невелики. Его работы были недостаточно хороши, его статьи не печатали, а в общении с людьми он отличался способностью, образно выражаясь, «гладить против шерсти». Но Митчелл не отказывался от сверхурочной работы. Хватался за любую возможность в последних попытках сделать себе имя и репутацию. Картеру было искренне жаль его.

— Ты сегодня засиделся, — сказал Картер.

Ассистент подпрыгнул на табурете.

— Ох, я и не слышал, как ты вошел, — ответил Митчелл и поправил съехавшие очки. Длинные черные волосы, всегда такие сальные, что казалось, жира в них хватит на смазку для двигателя, упали ему на лоб. Почему-то он выглядел еще более нервным, чем обычно. — Я думал, ты семинар ведешь по средам.

— Это было в прошлом семестре.

— Почему же ты не дома, со своей красавицей женой?