Стравинский - [129]

– В голову ударило.

– Так и должно быть. А послевкусие?

– И послевкусие. Я лет десять вина не пил.

– Почему?

– Не хотелось.

– Как просто ты это сказал. Так легко, изящно. Точно речь идет о крепдешине или воздушном змее. Как будто всё так просто. Как будто это такая странная болезнь – хочешь, болеешь, а хочешь, не болеешь. Как будто это от нас зависит, пить или не пить. По моему разумению, Иона, вино само нас выбирает, является нам не просто так, а только когда положено.

– Хорошее вино, Филипп, очень хорошее вино.

– В голову ударило?

– Ударило.

– А букет?

– Да.

– А послевкусие?

– И послевкусие.

– Ну, так давай еще выпьем.

– Мы же пьяными станем. Я точно опьянею. Десять лет – большой срок.

– Невозможный.

Выпивают.

Благостно Филиппу. Лицо разгладилось, щеки налились румянцем, – Я ведь там, в утробе, как, Иона, думал? Думал – ему больно, зверю. Плохо ему, наверное, думал. Оттого, что мы с тобой в нем ходим, разговариваем, песни поем. Зверь ведь на пассажиров не рассчитан. Не дирижабль. И не поезд. Трепетная тварь.

– Допустим, не такая трепетная.

– Как знать? Откуда нам знать? Тучные годы помнишь? Помнишь. А сколько трепета было? Казалось бы… Думал, вот зверь помрет, и мы вместе с ним. Изблевать-то уже не сможет. Ну, что же, как-то пробивались бы. История примеры знает. Пробиваются. И отдельные личности, и анютины глазки. Не сопоставимо, конечно, но все же. Шахтеры, подрывники. На их фоне иногда просто мерзавцем, утри сопли, себя чувствую. Да что говорить? Героизма много. Непрерывный героизм. Кому-то не нравится, а я всегда восхищаюсь… А как мы пели? ты помнишь?

– Это были молитвы, Филипп.

– Вот-вот, молитвы. Конечно, молитвы. А мне тогда казалось, что пели. Я когда пою, мне легче делается. Но важно, чтобы песня лилась без помех. Как ручеек, как бинт по реке… Значит, это были молитвы? Конечно, молитвы. А без молитвы как? – Вздыхает. – Великая вещь – молитва. Но это ты молился, а я только повторял вслед за тобой. Но, если честно, думал – поём. А, в целом, никудышный я человек, Иона. Мерзавец.

– Ты хороший, Филипп.

– Где там хороший? Уж сколько времени прошло, а я ведь молитв до сих пор толком не знаю. Ни одной не выучил. Разве так можно? Но я исправлюсь, имей в виду. Обязательно исправлюсь. Вот, буквально накануне как раз думал об этом. О молитвах, о спасении. Обязательно. Я всё время об этом думаю. И сейчас думаю… Тебе понять меня не просто. Ты же, Иона, во чреве оказался, по воле Божьей, а я – случайно. Поскользнулся, не удержался, сорвался с палубы. Пьян был. До сих пор простить себе не могу.

– Вел себя как достойный человек.

– Так считаешь?

– Вел себя, как достойный человек.

– Надо же? А я был уверен, что ты презираешь меня.

– Восхищаюсь тобой.

– Ты же суровый человек, Иона.

– Удивляюсь тебе.

– Ты же суровый человек, Иона. Суровый, дотошный. Немыслимое дело получить такую великолепную оценку из твоих уст… Спасибо. Не ожидал. Если ты, конечно, не лукавишь… Значит, я вел себя достойно?

– Думаю, да. По крайней мере, мне бы этого очень хотелось.

– То есть ты не уверен?

– Почти что уверен. Можно сказать, уверен.

– Подожди, ты что же, не помнишь?

– Не всё.

– Но меня-то ты помнишь?

– Смутно.

– Как же так?

– Меня во чреве-то не было.

– Как, то есть не было во чреве?

– Не было и всё. Во всяком случае, сегодня, я так думаю. Прежде думал иначе. А позавчера, вчера и сегодня думаю – не было меня во чреве. Может быть, кто-нибудь другой, на меня похож, но не я. Так, скорее всего. И так будет лучше. Может быть, я что-то подзабыл. Я многое забыл, Филипп. А ложь отринул категорически. Всякую ложь.

– Но ты же был там! Я-то знаю! Опомнись, Иона! Спроси любого. Все только о том и говорят. Говорили первое время.

– Ну, раз говорят, значит был. Наверное. Но ты об этом помалкивай. Понимаешь, картины жизни ветшают, стираются. Осыпается гобелен. Скажу по секрету, зверь так выцвел и потерял в размерах, что больше напоминает сову. Ваал был недалек от истины. Ты Ваала слушай иногда.

– Сова – это метафора?

– Безусловно. И да, и нет. И то и другое – правда. Говорю тебе – я ложь отринул. Навсегда.

– Смешно.

– Очень. Но и грустно, согласись.

– Я, Иона, теперь не очень понимаю тебя, прости. Давно не виделись. Но я привыкну к тебе.

– Обязательно привыкнешь. Ты, Филипп, не всегда старайся уловить смысл, и тогда обязательно привыкнешь. Но знаешь, Филипп, сомнения, не скрою, одолевают. Приятельствовать мы с тобой, конечно, будем, и впредь, раз уж так все сложилось, но, боюсь, «не разлей вода» мы все же не станем. Извини. Мог бы и не говорить. Наверное, лучше было бы не говорить, но раз уж так сложилось, вынужден был. Ради истины. Так, на будущее. Но ты близко к сердцу не принимай.

– Я и не рассчитывал.

– Близко к сердцу не принимай.

– И в мыслях не было…

– Расставание будет легким и приятным.

– Ты что же, уходишь?

– Когда-нибудь непременно.

– Оставайся.

– Непременно.

– Навсегда оставайся.

– Непременно.

– Да.

– Да.

– Да, было времечко… Я же первоначально не понял, где мы очутились. Запах вроде знакомый. Я же на берегу моря вырос, с китами дело имел. Не я, конечно, другие, но и я мальцом тут же вертелся. А, знаешь, у меня как-то не было ощущения опасности. Откуда-то уверен был, что выберемся. Благодаря тебе, Иона, исключительно благодаря тебе. Меня больше занимала жара. Слушай, какое пекло у него в желудке! А страха смерти не было… Хорошее вино? Хорошее. Цени. Когда бы ни я, твой преданный, возможно, самый лучший друг, так бы ты и просидел целый вечер на воде.