Страстное тысячелетие - [7]

— Матушка, я постараюсь. Голову Иоанна на блюде — и они его отпустят.

— Молодец. Дай я тебя поцелую. Скажи, как я велела — и ничего не слушай, ступай опять ко мне, не разговаривай с ними больше. Так надо.

— Я поняла, я мигом вернусь.

— Ну, ступай же, радость моя… Доченька моя… Красавица моя… Плоть от плоти моей…

«Оружие моё против тебя, Иоанн. И против тебя, Антипа».

* * *

— Вот она — вернулась. Подойди ко мне, красавица. Ну что, какую награду тебе? Что мать присоветовала?

— Молчит…

— Не бойся, я любую просьбу, клянусь, вплоть до полцарства. Исполню. Дай же поцелую тебя.

— Матушка и я хотим… Я хочу…

— Ну не томи же, говори, радость моя.

— Голову Иоанна Крестителя на блюде.

— Голову?.. На блюде?.. Верно ли я понял тебя?..

— Да, голову Иоанна на блюде. Я пошла, меня мать зовет.

— Голову Иоанна…

— Какая экономия, Ирод! Не нужно отдавать полцарства! Что же ты медлишь? Вели послать стражника!

— Замолчите! О чем это вы? Разве дочь моя такова, чтобы требовать эдакого подарка?

— Ну, уж это её выбор.

— Это не её выбор, а матери её. Напрасно я разрешил советоваться ей. Пристало ли мне исполнять такое?

— Слово сказано, Ирод, слово Великого тетрарха.

— Моё слово нерушимо, но может быть, она передумает?

— Конечно, передумает, коли ты ей велишь передумать. Но пристало ли тебе переспрашивать?

— Голову этого человека я бы хотел видеть на его же плечах. На блюде… Ишь, чего присоветовала.

— Так ты откажешься? Жаль, мы не прочь были бы полюбоваться головой смутьяна.

— Я от своего слова не отказываюсь. Стражник! Возьми это блюдо, ступай, принеси мне на нем голову Иоанна Крестителя. Вина гостям!!! Музыка! Почему смолкла музыка?! Пир продолжается!

— За Ирода — хозяина своего слова!

— За тебя, Антипа! Многие годы царствию твоему, многая здоровье тебе и твоей семье!

— Да будет так.

«А он всё равно не жилец на этом свете. Отпусти я его, так, пожалуй, возглавит бунтовщиков… А тут и случай подвернулся. Да и не я же виноват в этом — и не мой грех. Это она, жена моя, Иродиада. Её проделки… А Саломия во всем её слушается. Чиста, наивна… Своей воли не имеет. Легко же будет её склонить. Только надо от матери её подальше. Как же мне не пришла в голову мысль?.. Эх, Иоанн, где же ты раньше был?.. Как, однако, тяжела моя голова! А вот тебе, Иоанн, уж больше не знать головной боли… Тьфу, что это мне в голову идёт, господи, прости».

* * *

— Великий тетрарх, я принес…

— Не надо! Не мне! Ей! Отнеси Саломие. Она просила. Это — её.

— Слушаюсь.

— А нам — взглянуть?

— Смотрите, коли желаете, коль вам не мерзко.

— Голова врага хорошо смотрится на блюде.

— Почему же вам он враг был?

— Он — смутьян. Он проповедовал против тебя.

— Он говорил правду.

— Этим-то он и опасен.

— Теперь — нет.

— Теперь — да! Теперь его словам станут верить! Если бы сидел он взаперти — его бы не слышали! Если бы разделял со мной мою роскошь — ему бы не верили! Что проповедовал он — знал бы только я. Враг, который не скрывает своих мыслей — лучше друга, скрывающего замыслы. Он не так опасен. От врага ждешь зла — он не предаст! В темнице он мне не мешал вовсе. Даже если бы и был в народе — не так страшно было бы его учение, как теперь, когда он — жертва за слова свои!

— Слово сильно, и, сказанное в народе, оно опасно, Ирод.

— Только на словах он мне угрожал. Слово мое его убило. Кабы знал, что она попросит — не давал бы слова.

«Но Саломия какова… Быть не может, чтобы в такой юной душе… Нет, то не она, то мать её. Она — чиста. Она — нежная душа, ангел. Это — мать. За что? Теперь мне не отступить. Ты прав, Иоанн, я не должен был жениться не ней. Не на той племяннице я женился…»

* * *

— Матушка, возьмите.

— Он? Точно — он? Да, он!!! Услышаны мои молитвы. Что Иоанн, будешь знать, как идти против меня?

— Вы говорили, что его освободят, маменька.

— Что? Ах, да… Говорила, да. Они и должны были так поступить. Стражник не понял приказа отца твоего — его накажут, не беспокойся. Ты не виновата.

— Почему ему отсекли голову?

— Я же говорю — стражник.

— Отец не удивился.

— Он не подал виду при гостях. Забудь обо всем. Забудь его. Мало ли смутьянов ходит по нашей земле? Одним меньше — так и лучше.

— Матушка, я хочу побыть одна.

— Ступай.

«Вот как легко я справилась с тобой, Антипа. Только не нравится мне такая победа. Мне ты отказал, а дочке — уступил. Как ты смотрел на неё! Надо бы поскорее выдать её замуж. Вот хотя бы за другого брата твоего, тоже Филиппа. А она и противиться не будет — ничего в этом не смыслит, чиста, юна, податлива».

* * *

«Как они мне все надоели! Все лгут. Всюду ложь. И никто никого не желает понять. Да и неспособен. Мать… как она легко забыла отца! Может, он и не заслуживает по её представлениям того, чтобы о нём помнить, но, по крайней мере, он ничем не хуже своего братца. Тем только и хуже, что проиграл. Коварства ему не хватило. Неумение делать карьеру на предательстве и отсутствие смелости при осуществлении низких замыслов составили ему славу порядочного человека. Даже мать не понимала его — издевалась над его чистоплюйством, а он изменял ей с каждой служанкой, с каждой рабыней… На этом его интересы и ограничивались, старый кобель. Я ему ничем не обязана — не думаю, чтобы желал он моего рождения. Да и сестер, да братьев у меня, вероятно, сонмы… Теперь вот — поделом ему — изгнанником живет, как частное лицо. Ни брат, ни жена не желают знать его, для них он мертв, да и лучше бы всем было, если бы он умер. А за мной-то как следят! И все почему — каждый строит на мне расчеты. Дядя, кажется, не в шутку влюбился. Матушка заметила это и желает помыкать им за счет власти надо мной. Оба передо мной ужом вьются, ласкают… Самое ценное для них в том, что я, дескать, невинна… Это для них товар — один готов купить его любой ценой, другая — продать… Знали бы они… Приходится притворяться. Чем больше я себе позволю, тем глубже надо прятать концы в воду, тем сильнее они верят, что я чиста. А я итак чиста, да только не в том смысле. Я ни к кому не испытываю этой болезни, что у них называют любовью, а на самом деле — это скорее всего каприз, прихоть, которую они в себе раздувают, пестуют, и рады потакать своим желаниям, оправдывая отсутствие воли силой страсти. Ничтожества — те, кто страсть не способен подчинить рассудку. Вот хотя бы этот Иоанн… Не стар ещё — годков тридцать ему. Отрастил бородищу, ходит в грязную одежду одетый, говорит бог весть какую околесицу… Господь, видите ли, явился к нам. Что же Господь не заступился за него? Если бы его отмыть, постричь бороду, откормить маленько — мог бы доставить много радостей такой девушке, как я, хотя бы. Так нет — он будет говорить в глаза всем неприятные вещи. Вот и дождался. Если бы мне его отдали в полное распоряжение. Я, пожалуй, сделала бы его своим дружком… Вон он, какими глазами на меня смотрел. Праведник, святой, а как я словно невзначай откинула юбку, да показала ножку… А потом нагнулась её поправить, а одежда свободная, да тонкая на мне была. Я же видела, как он взглядом следил — узрел мою грудь. Сорным семенем меня назвал, а сам бы не прочь облапать это сорное семя, да и своим семенем залить. Жаль, не вышло… Не позволила бы матушка тебя отпустить, да и дядя тоже… А впрочем, он много говорил, а кто говорит много, от того толку мало бывает. Как мерзко губы его скривились, когда голова на блюде лежала… А глаза… как живые, только выпучены… В невинности меня растят, а такую мерзость не постеснялись доченьке сунуть в руки. А я эту дрянь матери — «Матушка, возьмите…» Она, кажется, на самом деле поверила, что я не знала, что означает «голову на блюде». Мне не пять лет, однако, да и в пять лет я не ошиблась бы на этот счет. Смертная казнь у нас, говорят, отменена!.. Что толку? Каждый день кого-нибудь убивают, и каждую неделю кого-нибудь казнят. Не всегда на публике, конечно, но в казематах у дяди… Уж я-то знаю… Нагляделась, как обнаженные трупы сваливают собакам. Дедушка, когда младенцев велел убивать, сказывают, реки крови текли по улицам. То-то собаки покормились… Собакам только и вольготно в Иудее. Вот уж погодите — мне бы только вырваться от вас. Замуж выйду — надышусь свободно. Вот хотя бы за Филиппа Второго, брата вашего, папаши вы мои престарелые, сладострастные… Он староват для меня — ну так я найду с кем натешиться, зато уж он у меня будет под пятой…»