Страстное тысячелетие - [30]

Девушка была напугана. Люди, окружавшие её гневались, и это мешало им видеть в ней равную себе. Они её презирали и желали ей зла. Я почти физически ощущал ту злобу, которая грозила вылиться бедой. Эта женщина была презираема всеми всего лишь за то, что законы любви ставила выше законов внешней добропорядочности. Так как она, поступали многие, но не у всех правда так явно выходила на всеобщее поругание, как у неё. Она не оправдывалась — она ушла в себя и смиренно ждала той жестокой участи, которую уготовила ей её неосторожность.

Я хотел их остановить. Женщины ненавидели её за то, что завидовали ей. Она посягала на право наслаждаться любовью с тем, кого изберёт. Мало того, она осмелилась и получать за это деньги, как, впрочем и весьма многие до неё и после. Мужчины ненавидели её за то, что боялись проявить к ней жалость в присутствии своих жен. В ней они видели своё унижение, и готовы были растерзать её, лишь бы опровергнуть собственную трусость в собственных же глазах.

И я говорил им:

— Что вам в этой женщине? Вам ли, женщины, обвинять её, когда вы и сами не отказываетесь принять подарки за любовь? Вам ли, мужчины, поднимать на неё руку, вам, которые вчера ещё рады были бы купить её ласки за подарки? Жёны ваши много хуже её, ибо требуют за то же самое от вас того, чем вы не обладаете, и принуждают вас подличать и воровать, душу свою губить, и порой до убийства доводят. Она же, отдавая то, чем никто кроме неё распоряжаться не в праве, лишнего не требует, но просит лишь то, что ей необходимо для сколько-нибудь нормальной жизни… Вы ли не благодарны за это ей, мужья? А вы, жены, если смогли бы вы доставить мужьям своим то же, что она — разве глядели бы они на неё? Разве стали бы разорять себя излишними тратами на то, что от вас могли бы получить даром? Ваши семьи полопались бы как стручки пересохшего гороха, и разлетелись бы вы по разные стороны жизни как горошины из этих стручков, кабы не дарили такие, как она, утех мужьям вашим! Кто никогда из вас не грешил — пусть первый бросит в неё камень, только глубже загляните в сердце к себе прежде чем осуждать иных.

И оставили они её.

И она пошла со мной.

* * *

— Симон, ты хотел бросить камень в Марию?

— Нет, Учитель, как можно!.. Я просто поднял камень потому, что он показался мне необычным. Я таких не видел не берегу. Посмотри, какой он формы.

— Что ж тебя в нем удивило? Обычный камень, плоский.

— Плоский и широкий, такой можно спрятать за пазухой и никто его не заметит.

— Зачем же тебе камень за пазухой?

— Так… на всякий случай. Если кто ударит, так сам о камень ударится. А случится с разбойниками повстречаться, так можно кинуть в них.

— И что? Убить? Напугать?

— Пока суть да дело… не знаю… Ну захотелось мне поднять камень. Люблю я камни.

— Да люби на здоровье, твое дело. Только я не советую носить за пазухой камень. Жить среди людей, ожидая от них зла — это не жизнь. Лучше быть обманутым, чем потерять веру в людей.

— Да я не лишился веры, Учитель. Просто так, на всякий случай, я его оставлю. Уж больно он необычный — плоский, широкий…

— Ну хорошо, только в Марию не кидай, ведь ты же не считаешь себя безгрешным, а, Симон?

— Так как Мария я не грешил, а кидать в неё и не собирался вовсе. Так просто поднял камень.

— Ну ладно, ладно, договорились. Просто ты любишь камни, вот и все. Петр.

— Что?

— Я говорю — Петр. Камень. Тебе бы подошло имя Пётр.

— А я и не против. Можете меня так звать.

«Только камень не выброшу. Мало ли, кого встретим…»

* * *

— Учитель, помнишь, ты сказал Иоанну, что если тебя ударили по одной щеке, надо подставить вторую? Зачем?

— Смирением, Иаков, скорее уймешь злобу, чем ответной злобой. Надо творить добро не только тем, кто к тебе добр, но и тем, кто зол. Только тогда зло не станет множиться.

— Разве само по себе зло множится?

— Зло причиняется не только по умыслу людей, но и по случайности. Добро же приходит лишь от людей. Если его не множить, если зло не уменьшать, то зло будет расти, а добро таять. Поэтому делитесь всем, что имеешь. Прежде, чем воспользоваться сокровищами, что тебе открылись, сообщи о них людям. Пусть и они пользуются.

— Как же они придут и заберут всё — и не останется тому, кто сокровище открыл?

— Я не о земных благах веду речь, Филипп, а о духовных. Чем их больше раздашь, тем богаче останешься.

— Не понятны слова твои, учитель.

— Вот ежели ты, Варфаламей, сказал радостную весть другим людям — она и их порадует, ведь так? Но и от тебя не убудет же при этом.

— Кто же скрывает радостную весть, когда она приходит. Только не много их — вестей-то радостных.

— Потому немного, что охотно делимся мы лишь тем, что легко далось нам. А что дается с трудом — тем мы делиться не желаем.

— Как же отдавать то, что трудом далось?

— Не следует держать возле себя для себя одного только то, что имеешь отдай другим. Не только сокровище души, но и прочим хорошим также делиться надо.

— Не пойму, учитель. Как можно делиться, если самому не хватает?

— Если все делиться станут, так хватит всем с избытком.

— Откуда же оно возьмется?

— Когда каждый станет отдавать, что имеет, деля поровну между нуждающимися, так и у всех будет сверх того, что надо.