Страстное тысячелетие - [17]

Что за человек! Но ослушаться Его я не могу. Да и не хочу.

Он не отпустил меня.

Лучше бы отпустил. Сейчас бы меня уже не было…

Как Он это сделал? Я не знаю. Меня уже не было и вот опять я есть. Когда меня не было, был свет со всех сторон и Его лицо. Сверху, надо мной.

Теперь я снова существую, и Его лицо рядом, но света нет.

Он спрашивает, не считаю ли я Саломию виновной в смерти Иоанна. Как тяжело говорить об этом!

Я говорю: смерть творится руками и делами всех.

Он соглашается или спорит? Я не понимаю! Он сказал, что и все виновны в смерти Иоанна. Говорит, что и я виноват!

Я не соглашаюсь!

Я не могу жить с такими мыслями!

Иоанн — он был брат мне!

В каком смысле? Да во всех смыслах!

Что? Нет, я и не брат Иоанну. Не надо путать.

Это так просто, но Он не понимает. Какой же Он пророк, если не понимает такой простой вещи?

Я отомщу. Он меня уговаривает простить. Простить? Никогда!!!

Он мягко убеждает.

С Ним невозможно спорить.

Как нельзя избить воздух. Ты ударяешь, и проваливаешься. Рука уходит, а воздух остается.

Так и спорить с Ним. Он не возражает. Но ты остаешься с Его мнением.

Какой же Он!..

Не такой. Особенный.

Божественный.

Он убедил мой ум. Но сердце моё не соглашается с Ним.

* * *

Он собирает вокруг себя людей. Он говорит им, что научит их ловить не рыбу, но людей. И они идут за Ним.

О чем думает человек, который хочет научиться ловить людей? Что за странное желание — ловить людей? Рыбу ловят для того, чтобы её съесть. А человека — зачем?

Притягивать сердцем своим к себе — вот чему учиться! Мне не хочется, мне этого не надо, но если бы у меня было желание жить, то… Это хорошее умение.

Притягивать.

Людей.

К себе.

Опасно.

И страшно…

Многих притянешь — что с ними делать потом?

Пустить в душу?

Но моя душа — она ведь умерла. Разве не заметно?

Мне никто не нужен.

И теперь вот у меня появился Он.

Притягательный.

Всегда так происходит — того, кого хочешь, не удается приблизить к себе. А кого не хочешь — того притягиваешь.

Почему?

Зачем Он спасал мою жизнь, когда мне хотелось умереть?

Почему теперь Он отдаляется от меня? А мне так хочется приблизиться к Нему, так хочется!!!

* * *

Мать Симона и Андрея.

Её зовут Саломия. Не могу слышать это имя. Ненавижу её!

Не мать Симона и Андрея, а падчерицу Ирода.

Впрочем, я ненавижу всех Саломий мира.

Вот меня они называют Иудой.

Иуда. Юда. Чудо-Юдо… И-и-и-и… уда!

Ида — звучит лучше. Но это — женское имя. А мне нужно мужское.

Иуда.

Это очень распространенное имя.

Меня они любят. Вы любите Иуду? Любят.

Его брата зовут Иуда. У Него есть братья. Он о них не вспоминает.

Они любят его брата, Иуду? Любят. Вяло так любят. Любят, потому что он Его брат. Они любят всё, что касается Его. Они любят Его Иуду.

Любят ли они всякого Иуду?

Конечно, нет. А если меня бы они стали ненавидеть, то перенесут ли они свою ненависть на всякого Иуду?… Кто знает. Любовь мы не переносим, а ненависть переносим легко.

Может быть, Он переносит на меня любовь к брату? Мне не нужна любовь брата, тем более, чужого брату к чужому брату.

Как всё сложно! А какая мне нужна любовь? Нужна ли? Да. Такая, как смерть. Ибо с ней кончается жизнь. То есть кончается все, что было раньше. Все новое, старое забыть, и новому отдаться, так, чтобы уж только смерть положила этому конец…

А может быть, и любовь мы переносим на всё, что напоминает нам любимого? Нет, пожалуй, не так. Если я встречаю человека по имени Иоанн, я не люблю его так же как брата Иоанна. Ненависть сильнее любви, она заразительна. Она разрастается сама собой, а любовь требует огня души и без него умирает.

* * *

К этой женщине Он относится не так, как ко всем нам. Меня это раздражает. Чем она Его пленила? Почему Он выбрал её? Её профессия — позор для всякой женщины. Он говорит, что продавать тело — не то же, что продавать душу. «Те, кто продают ласки, не делают плохого в сравнении с теми, кто продает свою веру, свои убеждения, своих друзей». Разве много таких, кто продает душу? Я не знаю, что он имеет в виду. Но эта женщина мне не нравится. Её зовут так же, как Его мать. Этим она Его пленила. Во всем остальном она ничуть не лучше прочих женщин. Ах если бы Мария было не её имя!

Она молода. Мириам. Нет, она не красива! Мария. Терпеть не могу! Он называет её красавицей. Он ничего не смыслит в красоте женщины. Никто из них ничего в этом не смыслит, потому что все они соглашаются с Ним, что она красавица. Просто они привыкли с Ним соглашаться. Ему это нравится. Разве плохо чувствовать себя в окружении людей, которые соглашаются со всем, что ты скажешь? А разве хорошо? Скорее, плохо!

Назови ночь днем, и они скажут «Верно, учитель». Назови море твердью земной, и они скажут: «Так, учитель». Если я скажу: «Верно», то это только тогда, когда мои мысли будут именно таковы же. Он умеет переубедить. Но не всегда же!

Если я не согласен, я буду задавать вопросы, сомневаться. Он говорит, что надо не сомневаться, надо верить. Прав ли Он? Я сомневаюсь. Они верят. В этом их сила. Они верят, что Он прав, поэтому они Ему верят. Я сомневаюсь, что надо верить, поэтому я сомневаюсь. Замкнутый круг. И по кругу этому я хожу.

В том, что Он заступается за неё я открываю большую справедливость. Слова Его верны. Но что-то тревожит меня. И я понимаю — не будь она так красива, Он не заступился бы за неё. Ну, какая же тут справедливость?