Страстная Лилит - [68]

– Вы не должны об этом говорить, Уильям. Вы поправитесь. У нас все будет хорошо.

– Я люблю вас, мисс Аманда, – сказал он. – Я не должен был бы этого говорить... но я знаю то... в чем я уверен. Мне следовало бы помнить свое место. Я понимал, что с моей стороны это нескромно. Но этому трудно противостоять. Это началось с того момента, когда я впервые вас увидел. Но я никогда не помышлял признаться вам в этом.

– Уильям, – ответила она, – вы имеете право говорить о своих чувствах.

– Это другое. Когда я думаю о других людях, я считаю несправедливым, что одних называют знатью, что им следует кланяться и обращаться с ними с особым уважением, а прочих не принимать во внимание. Что касается вас, я чувствую, что это правильно и справедливо, так и подобает.

Она посмотрела вниз на свои пальцы, загрубевшие и исколотые иголками, и ничего не ответила, но по щекам ее потекли слезы.

Уильям смотрел на нее со смешанным чувством стыда и восхищения, потерянности и гордости.

* * *

Лилит не находила себе места, ведь Уильям умирал. Врач сказал ей, что он безнадежен. Теперь она думала только об Уильяме; она вспоминала дни их детства и то, что они вместе пребывали в материнском теле, и больше всего ей страстно хотелось дать ему возможность ощутить себя необыкновенно счастливым, прежде чем он умрет.

Что он желал больше всего? Она знала – жениться на Аманде. Он должен жениться на Аманде. Она приняла решение на этот счет.

Лилит говорила с Амандой во время их прогулки в парке. Ее настроение менялось чаще, чем обычно, – так казалось Аманде; она то печалилась и замолкала, то бушевала и возмущалась, а то вдруг повелевала и тут же умоляла.

– Уильям вот-вот умрет. Ты это знаешь, Аманда. Сколько ему осталось жить? Месяц, два? Что он знал в жизни, кроме тяжкого труда... и скотского отношения к себе? Ты родилась аристократкой. Ох, не отворачивайся. Это великое дело родиться аристократкой. У тебя было вдоволь еды и пуховая постель. Кажется, не так уж много. Но это потому, что они у тебя были. А я родилась способной добиться их. Мы – счастливицы. Уильям не такой. Уильям, он из породы несчастливых. Лишь один человек может сейчас что-то для него сделать – а я полагаю, что это вознаградило бы его за все лишения, – и этот человек – ты, Аманда. Ты могла бы дать ему такое счастье, о котором он и не мечтал. Ты могла бы дать ему почувствовать, что он не зря страдал. Ты... ты могла бы сделать это.

Когда они возвращались из парка, люди с любопытством поглядывали на них; глаза Лилит горели, ее кудри были теперь уложены в красивую прическу, она была изящно одета; Аманда выглядела совсем по-другому с ее светло-золотистыми волосами и огромными печальными ярко-синими глазами на бледном лице, в которых сверкали слезы.

– Почему бы тебе не сделать его счастливым? – требовательно спрашивала Лилит. – Это не было бы настоящим замужеством. Он умирает. Разве ты не понимаешь? Это было бы лишь для того, чтобы дать ему понять, что ты стала его женой... что он тебе небезразличен. Какой от этого мог бы быть вред? Не будет никаких супружеских отношений... если ты этого боишься! Он слишком болен, но я полагаю, что, если бы даже он был здоров, ты могла бы остановить его своим взглядом. Он тебя боготворит. Тебе никакого вреда, а для него это было бы дороже всего на свете. Ну почему ты не хочешь?

– Прекрати, Лилит. Прекрати эти разговоры.

– Тебе не хочется знать, кто ты есть? Ты – трусиха. Всегда была трусихой. Плачешь по пустякам... и думаешь, что ты ужасно добрая, потому что плачешь. А вот Уильям умер бы ради тебя, а ты не можешь забыть, что ты леди, не можешь дать ему то, что ему хочется больше всего на свете, хотя тебе это ничего бы не стоило!

– Я сказала прекрати, Лилит. Я решилась, я выйду замуж за Уильяма.

Лилит улыбнулась, восхищаясь своей властью. Ей все само идет в руки. Она страстно желала, еще много лет назад, когда бабка Лил говорила об этих вещах, заставить Аманду выйти замуж за Уильяма. И теперь это должно осуществиться. Говорится же в Библии, что вера сдвигает горы. Лилит уверовала, что если бы она захотела, то смогла бы доставить в Лондон из Корнуолла своего домового Вилли.

Итак, они поженились.

Аманда ни о чем не жалела. Она чувствовала, что до конца жизни будет помнить выражение радости на лице Уильяма, откинувшегося на свой матрас.

Он, бывало, говорил о будущем:

– Когда я поправлюсь, Аманда, я совершу что-нибудь великое. Пусть это странно, но я нутром это чувствую. Я знаю, Аманда; что я для чего-то предназначен. Понимаешь? Я почувствовал это, когда стоял рядом с мистером Янгом и говорил перед всеми собравшимися, рассказывал им о нестерпимых различиях в жизни богатых и бедных. Они слушали меня, Аманда. Когда я закрываю глаза, я вижу их... вокруг меня... лица подняты ко мне, а глаза восхищенные. Тогда я понял, что во мне что-то есть... какой-то дар Божий, Аманда. Я понял это так ясно, как будто мне было видение.

Ей было страшно смотреть на него; ее пугали пылающий румянец на его щеках и блеск глаз. Как могла она сожалеть, видя выражение такого счастья на его лице; она вызвала это выражение, когда пришла после прогулки с Лилит и сказала: «Уильям, ты никогда не попросишь меня выйти за тебя замуж, поэтому я собираюсь попросить тебя жениться на мне. Я люблю тебя, Уильям; и хочу чувствовать себя вправе ухаживать за тобой и быть здесь с тобой... ухаживать за тобой, чтобы ты поправился». Он целовал ее руки пылающими от лихорадочного состояния губами.