Страсти по разрядке - [16]

Анатолий Федорович чрезвычайно ревниво относился к неформальным контактам, которые, как он считал, шли в обход него, как посла. Как-то в Нью-Йорке он спросил у нашего резидента в Представительстве СССР при ООН Бориса Соломатина, знает ли он о моих встречах с Гарриманом. Это было чем-то вроде доноса. Но резидент ответил кратко и внятно: «Знаю», на чем доносная цепочка и прервалась. Но резидент тут же рассказал мне об этом эпизоде и предупредил: «Будь с ним осторожнее».

Не знаю, какое в Москве тогда сложилось представление о будущем госсекретаре США. Вполне возможно, что мои реляции на эту тему сочли чрезмерно сентиментальными и не были поняты. Судя по некоторым признакам, там предпочли бы по-прежнему иметь дело с Киссинджером, которого там уже знали как облупленного. К тому же смена власти означала определённую потерю времени, т.к. новые руководители не были простыми продолжателями старого политического курса, а должны были выработать собственную линию, на что могло уйти несколько месяцев.

ВЭНС И БЖЕЗИНСКИЙ

В январе 1977 года, когда Вэнс приступил к своим новым обязанностям, стало ясно, что его стиль и по форме, и по существу отличается от стиля Кисинджера. Полностью исчезла шумливость, стремление к громким сенсациям, к игре на публику, к личным челночным поездкам из столицы в столицу. Вэнс предпочитал тихую дипломатию, избегал выпячивать свою личную роль, старался больше действовать за кулисами. Вот как об этом писал близко знавший его современник: «Когда имеешь дело с Вэнсом, даже когда обстановка становилась тяжелой и горячей, он всегда оставался спокойным и выдержанным. Казалось, он даже не присутствует, тогда как в действительности он-то и руководил всем происходящим».

Вместе с тем, именно тихому Вэнсу принадлежат несколько официальных заявлений принципиального характера, которые связали американскую внешнюю политику и даже военную доктрину на много лет вперед. Вот пример: «США не будут использовать ядерное оружие против какой-либо неядерной страны, которая подписала Договор о нераспространении или взяла на себя другие обязательства не приобретать ядерное оружие, за исключением случаев, когда США, их территория, их войска и войска их союзников подвергнутся нападению со стороны такой страны, являющейся союзником ядерной державы». Это заявление, сделанное в конце 1970-х годов, было официально дезавуировано лишь через четверть века – при Джордже Буше-младшем, а до того оставалось в силе.

Казалось бы, при таком госсекретаре отношения с СССР должны были прогрессировать полным ходом. Но этому помешали два обстоятельства. Во-первых, Картер с самого начала заявил, что одним из центральных направлений его внешней политики будет «защита прав человека» в других странах. Хотя новый президент не уточнял, какие именно страны он имеет в виду, было очевидно, что этот пункт будет использован прежде всего против Советского Союза. Причем фронт пропагандистского наступления расширялся: к теме эмиграции добавлялся спектр политических и религиозных свобод. Советское руководство поначалу недооценило эту опасность и опомнилось только когда пропагандистская шумиха в западной прессе приобрела невиданнее размеры.

Гаррисон Солсбери на очередной встрече рассказал, что у Картера на этот существует самый настоящий «психологический заскок», который всячески поддерживается и раздувается Бжезинским, который убедил президента, что такое систематическое давление н Москву заставит ее пойти на уступки в других вопросах. Вполне возможно, что со временем это давление ослабнет, но Картер убежден, что оно даст свои плоды в смысле «подрыва тоталитарной диктатуры».

Еще в конце 1975 года Андрею Сахарову была присвоена Нобелевская премия мира. Среди моих американских знакомых практически не было никого, кто бы не сочувствовал Сахарову. Помню, как на одной из встреч с Джоном Кеннетом Гэлбрейтом я безуспешно пытался его убедить, что статьи Сахарова о необходимости развития демократии в СССР написаны крайне примитивно, скорее с позиций элитарного ученого, живущего в отрыве от реальных потребностей простых людей. Я рассказал ему, с каким подозрением относились к Сахарову мои сибирские аудитории, в том числе рабочие, перед которыми я часто выступал, работая в Академгородке. Но на моего гарвардского друга эти доводы не производили впечатления.

Приблизительно такую же позицию занимал и Солсбери, который, правда, больше интересовался судьбой Александра Солженицина. Тот стал Нобелевским лауреатом в области литературы еще в 1972 году, а в 1974 году был выслан в ФРГ, откуда позже переехал в США, где поселился в купленном поместье в штате Вермонт недалеко от фермы Гэлбрейта. Впрочем, несмотря на соседство они так ни разу не встретились. Что касается Солсбери, то он написал роман, посвященный жизни Солженицина, который дал мне почитать еще до его издания, прося обратить внимание на возможную «клюкву», т.е. явные несуразицы. Роман не был строгой биографией, в нем было немало авторского вымысла. Например, подробно описывались личные встречи наедине с Ю.В. Андроповым, который тогда возглавлял КГБ. По Солсбери получалось так, что Андропов чуть ли не сочувствовал Солженицину и способствовал его высылке, чтобы тот не погиб в новом заключении. Книга была написана быстро и вышла в свет в 1977 году. Впоследствии, копаясь в архиве Солсбери на Интернете, я обнаружил, что он был в личной переписке с Солженицыным начиная с 1973 года, т.е. с того времени, когда тот впервые появился в Цюрихе и она продолжалась до 1988 года. В архиве сохранилось 36 таких писем.