Страсти по Луне - [17]

Илья Эренбург познакомился с Кольцовым еще в Киеве и отмечает в своих воспоминаниях, что Кольцов постоянно сопровождал известную актрису Веру Юре- неву. Выглядел он «как подросток, с неизменно насмешливым выражением лица». В свои юные 20 лет Кольцов женился на Юреневой, которая была значительно старше его. Брак этот распался. И в 1923 году Кольцов женился на Лизе, о которой можно прочитать в дневнике Корнея Чуковского. Вот его запись от 28 ноября 1927 года:

«Был у Кольцовых. Добрая Лизавета Николаевна и ее кухарка Матрена Никифоровна приняли во мне большое участие. Накормили, уложили на диван. Не хотите ли принять ванну? Лиз. Никол, очень некрасивая, дочь англичанки, с выдающимися зубами, худая, крепко любит своего «Майкела» – Мишу Кольцова – и устроила ему «уютное гнездышко»: крохотная квартирка на Б. Дмитровке полна изящных вещей. Он – в круглых очках, небольшого росту, ходит медленно, говорит степенно, много курит, но при всем этом производит впечатление ребенка, который притворяется взрослым. В лице у него много молодого, да и молод он очень: ему лет 29, не больше (28. – Ю. Б.). Между тем у него выходит 4 тома его сочинений, о нем в «Academia» выходит книга, он редактор «Огонька», «Смехача», один из главных сотрудников «Правды», человек, близкий к Чичерину, сейчас исколесил с подложным паспортом всю Европу, человек бывалый, много видавший, но до странности скромный…

Странно видеть Кольцова в халате – ходящим по кабинету и диктующим свои фельетоны. Кажется, что это в детском театре. И на полках, как нарочно, яркие игрушки. Пишет он удивительно легко: диктует при других и в это время разговаривает о посторонних вещах…»

Еще одна дневниковая запись Корнея Чуковского, спустя 4 года – 22 ноября 1931 года:

«…Я к Кольцовым. Они тут же, в Доме правительства. Он принял меня дружески, любовно… Роскошь, в которой живет Кольцов, ошеломила меня. На столе десятки закусок. Четыре большие комнаты. Есть даже высшее достижение комфорта, почти недостижимое в Москве: приятная пустота в кабинете. Всего пять-шесть вещей, хотя хватило бы места для тридцати. Он только что вернулся из совхоза где-то на Украине. «Пустили на ветер столько-то центнеров хлеба. Пришлось сменить всю верхушку…»

Журналистская сила Кольцова была такова, что он мог снимать с работы. Примечательная деталь: он мог все… И это «все» дала ему советская власть. Она действительно предоставляла своим любимым бардам и трубадурам комфорт и наделяла их широкими полномочиями, требуя лишь одного: верного и неугасимого служения. Все это отлично понимал Кольцов. «Я пишу не для себя, – признавался он. – Мне холодно и одиноко в высоких одноместных башнях из слоновой кости, на гриппозных сквозняках мировой скорби. Я чувствую себя легко у людского жилья, там, где народ, где слышатся голоса, где пахнет дымом очагов, где строят, борются и любят. Я себя чувствую всегда в строю. Я себя чувствую всегда на службе. Отличное чувство».

«На службе» – это не проговорка. Это состояние души. И Кольцов, совершенно не кривя душою, служил режиму. Верно и преданно, но не аллилуйствуя при этом, не подхалимничая, не совершая никаких подлостей, однако все же служил и утверждал в своих публикациях, что советская власть – самая справедливая и самая лучшая. По молодости лет он верил в это истово и искренне (миллионы людей оказались обмануты лжепророками коммунизма, и Кольцов был одним из многих). Но с годами, конечно, приходило прозрение и понимание, что есть что и кто есть кто.

Он любил одесский анекдот о старом балигуле (извозчике), который ехидно спрашивает новичка, что тот будет делать, если в степи отвалится колесо и не окажется под рукой ни гвоздей, ни веревки. «А что же вы будете делать?» – спрашивает наконец пристыженный ученик, и старик отвечает: «Таки плохо».

Это была и позиция Кольцова: ситуацию не исправить, и поэтому остается вздохнуть: «Таки плохо».

Плохо было не только в большой политике, но и в творческой жизни при всем ее внешнем блеске. В мемуарах «Люди, годы, жизнь» Илья Эренбург писал о Кольцове:

«История советской журналистики не знает более громкого имени, и слава его была заслуженной. Но, возведя публицистику на высоту, убедив читателей в том, что фельетон или очерк – искусство, он сам в это не верил. Не раз он говорил мне насмешливо и печально: “Другие напишут романы. А что от меня останется? Газетные статьи – однодневки. Даже историку они не очень-то понадобятся, ведь в статьях мы показываем не то, что происходит в Испании, а то, что в Испании должно было бы произойти…”».

Да, Кольцов понимал, что журналистика губит в нем писателя, что даже книга «Испанский дневник» слишком окрашена временем. Кстати, Испания стала для Кольцова вершиной его жизни, а дальше начался стремительный спуск. Молодому поколению следует, наверное, напомнить, что Советский Союз послал в горнило гражданской войны в Испании («чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать») лучших своих представителей, среди них был Михаил Кольцов, который, как и все остальные, сражался в Испании инкогнито, под вымышленным именем мексиканца Мигеля Мартинеса.