Страшное дело - [4]

Радовал сын мужика, радовала и молодуха, такая моторная она была -- за дела берется охотно, и все у ней в руках так ловко выходит. К старикам была почтительная, с людьми не болтливая. Весь пост приглядывался к ней Филипп и ни одного дела не нашел, за что бы ее упрекнуть было можно.

– - Золото баба, -- говорил он жене про нее, -- за прежнее терпение нам бог послал такую.

Прошла пасха. На фоминой приехала Ольга из Москвы; отдала она гостинцы свекрам, что Андрей прислал, и деньги.

– - Велел телегу новую купить да хомут, -- сказала она.

– - На что же ему другая телега-то понадобилась? -- молвил Филипп.

– - Говорит, осенью другую лошадь купим; сам дома жить хочет…

– - А что ж, хорошее дело. Знать, надоело в Москве-то?

– - Надоело. Уж он в пасху-то горячился-горячился, -- так бы взял да и ушел, говорит.

– - Лошадь другую купить, и в деревне жить можно, -- сказал Филипп.

– - Чего ж не можно, -- поддакнула Настасья, -- теперь у нас, слава богу, все заведено.

Началась пахота. Отпахались, забороновали. Пришел Никола-вешний. Стал Филипп в этот день на рынок собираться -- телегу покупать, стал и жену с собой звать.

– - Ох! уж я и не знаю как, -- сказала Настасья, -- кажись, делать-то там нечего. Мне что-то недужится очень.

– - Тебе все недужится! -- сказал Филипп. -- Поедем, хоть разомнешься маленько, може, полегче будет.

Справились и поехали.

Рынок от них был верстах в десяти, в селе Черенкове. Приехали они туда перед отходом обедни, выпрягли лошадь, задали корму ей и пошли по рядам ходить. Прошли по всем рядам и повернули в тележный ряд. Облюбовал там себе Филипп телегу, сторговал и перетащил ее к своей лошади. Потом пошли кое-что из мелочи закупили.

И говорит Филипп:

– - Ну, старуха, теперь нужно нам с тобой покупки спрыснуть, ты что будешь: сладкое или горькое?

– - Ну те к богу с горьким-то; отроду не любила.

– - Значит, сладкого. Ну, ладно.

И пошел Филипп, купил пару калачей больших, фунт меду и полштоф вина. Поставил он все это на траву и говорит:

– - Ну, ешь, старуха, вот тебе.

И придвинул он ей мед с калачами, а сам достал кошель из телеги, вынул оттуда два яйца печеных да хлеба краюху и стал водку пить и закусывать.

Выпил Филипп и рассолодел: лицо его раскраснелось, глаза осовели, расплелся он, как плеть, повалился на траву и запел песню.

Настасья стала тормошить, чтобы домой ехать. Насилу-насилу Филипп запряг лошадь и ввалился в телегу. Всю дорогу он то песню пел, то над женой трунил. Лошадь он гнал шибко. Настасья от такой езды даже охать начала.

– - И чего гонишь, -- говорила она, -- как цыган какой, Ведь так всю душу вытрясешь!

– - Небось. Чай, она крепко сидит-то, -- говорил Филипп и опять погонял лошадь. Приехали домой. Был вечер уже, скотину из поля пригнали. Ольга овец загоняла. Увидела она, что свекор пьяный, бросилась лошадь выпрягать.

– - Ай да молодуха, -- похвалил ее Филипп, -- так и надо, похлопочи, похлопочи… А то я… вишь, тово… клюнул маленько…

И он вывалился из телеги и поплелся в избу…

VII I

Выпрягла лошадь Ольга, убрала хомут, вошла в избу. Вынесла она пойло телятам и стала ужинать собирать.

После ужина постлала Ольга постель свекрам и пошла в сени, где у ней постель пристроена была, и легла спать.

Улеглись и Филипп с Настасьей… Настасья как довалилась до постели, так и заснула как убитая: шибко уходилась она в этот день. Но Филиппу что-то не спалось, разные думы заполонили его голову и сон отгоняли. Начались думы с того, что вот он телегу другую купил; стало представляться ему, как он другую лошадь купит и будут у него две лошади со сбруей; и будет их двор из первых в селе. И мерещилось мужику, что ему уже почет другой ото всех и уважение, и поп с ним стал ласково обходиться, компанию водить: то к нему придет, то к себе пригласит. И ведет он с ним разговоры задушевные.

Вспомнилось Филиппу, как он прежде жил и как теперь. И весело стало на сердце у него. "Ведь вот, -- начал рассуждать он, -- что значит догадка. Не догадайся я тогда парня в Москву послать, може, и теперь так жили бы, ничего и не было бы, а то вот и поправились, и скоро, и хорошо. Хошь на старость в довольстве пожить приходится, а то что я жил-то: весь век в нужде да в горе, никогда просвета себе не видал и видеть не чаял. И не пришлось бы, если б не Андрюшка; он, спасибо ему, нашу жизнь переменил".

И вспомнилась Филиппу вся его жизнь с самых молодых лет. Жил он с отцом. Мать его давно умерла. Жили они бобылями, отец корзинки да верши плел да продавал, тем и кормился, а он на мельнице жил в работниках. Когда пошел Филиппу двадцатый год, то раз приходит к нему отец, велит ему у хозяина домой отпроситься. Отпросился Филипп, пошли они домой. Дорогой и говорит ему отец, что женить его надумал. Есть у него в соседней деревне один приятель, а у приятеля есть дочь-девка, вот эту-то девку и сосватал он. "Девка-то не больно, тово, -- говорит отец Филиппу, -- ну, да это не беда, зато с ней отец дает все хозяйство, лошадь с запряжкой, соху, борону да десять целковых деньгами. Плевать, что она не красива, зато крестьянами будем; хотя плохими, да все не бобылями: возьмем земли, будем работать. Хоть потруднее будет, да в своем углу".