Страшно ли мне? - [55]

«Ты не понимаешь. Я еду из родной страны, где вдруг стало стыдно, что твой отец был народным героем, еду в Германию, где я могу с гордостью об этом сказать».

«Не преувеличивай», — говорю я и знаю, что он прав.

И вот здесь, у этой скалы, в лесу, в тишине, я вспоминаю, олимпийский стадион Сараево, когда я впервые там оказалась во время войны. Ходила между свежими могилами. Весь стадион — могилы. Смотрела на деревянные таблички с именами и датами рождения лежащих там людей. Ровесники моих детей. Только молодые, почти дети.

Слушаю безмолвие деревьев в этом темном лесу. Когда-то здесь тоже собрались почти дети. Сколько из них осталось в живых?

Надо еще добраться до отцовской деревни. На въезде всегда на минуту останавливаюсь. Каждый раз боюсь подойти и не увидеть на доме блестящей таблички с надписью, что в этом доме родился мой отец. Теперь здесь живут внуки его младшей сестры.

Табличка все еще сияет. Иду мимо козольца[29], по фруктовому саду к отцовскому ручью. Я знаю, что деда там не встречу. Но я все равно буду ждать.

Как я всегда ненавидела эту деревню под названием Богунеугодная. Еще ребенком задавалась вопросом, как можно жить в месте, само имя которого знак того, что Бог от него отвернулся. Недавно привезла сюда младшего сына, последний раз он здесь был еще ребенком, а потом никогда.

Он прошелся по деревне.

«Мама, я никогда ничего красивее не видел».

Смотрю на него и смотрю на деревню. Красота? «Почему мы сюда никогда не приезжали? Ведь здесь, как в какой-нибудь деревне в Колумбии, там, на берегу Тихого океана», — восклицает он.

От тяжелых историй ручья — назад в деревню. Не торопясь, к отцовскому дому. Почему вдруг деревня стала такой светлой? Таинственной. Полной надежд.

2012

Солнце. Корабль.

Внуки скачут по палубе. Скачут, кричат, слушают эхо. Девочка, что постарше, показывает младшему двоюродному братику дельфинов. Там, вдали. А мальчик на нее зачарованно смотрит.

«Еще сказку», — просит он.

«Это не сказка, это правда».

«Все равно, расскажи», — просит малыш.

Девочка уже бывала в Южной Америке и не хотела возвращаться домой.

«Знаешь, сколько бы у меня было друзей, если бы я осталась», — сказала она, сразу после возвращения, еще в аэропорту.

Смотрю, как дети, обнявшись, устроились в шезлонге, и девочка долго и обстоятельно что-то рассказывает мальчику. Признаюсь, немного подслушиваю. Слышно, правда, не все.

«Знаешь, когда-то папа нашего прадедушки уплыл на корабле далеко-далеко в Америку».

Она что-то шепчет дальше, мне опять не слышно. Малыш хлопает в ладоши.

«А ты сможешь позвать кита?» — спрашивает он.

Эта деревня под названием Богунеугодная. Деревня, похожая на Колумбию или Никарагуа, на Венесуэлу или Боливию. И бог весть, на что еще. На жизнь. На тайну, на что-то новое, на неизведанное. Та деревня, которую я так ненавидела. Всю жизнь.

И вот мы на корабле. Дети, их жены и мужья, сестра и ее друг. Брата тоже взяли с собой. Собаки наши, слава богу, не дожили. Мы плывем в Южную Америку, прямо в отцовские мечты. В то недосказанное, неоконченное. Никогда несбывшееся. Мы сказали, что будем искать следы нашего деда, прадеда, прапрадеда. Но знаем, что не будем. Мы уплываем прочь на корабле от всего удушающего, мрачного, от плясок на костях, от мести. От защиты. От оправданий.

«От кого, перед кем?» — все время спрашивала я себя. Мы покидаем прежнюю жизнь со всеми ее грехами. Чьими?

Наблюдаю за всей этой радостью здесь, на корабле, под солнцем, на ветру. Смотрю на малышей, зовущих кита, и на сестру, у нее слезы текут по щекам.

«Может, нам надо добраться до Патагонии. Говорят, там есть кладбище, на котором одни словенские могилы», — говорит она.

АВТОРСКИЙ ПОСТСКРИПТУМ фрагменты интервью [30]

Вы назвали свою книгу «Страшно ли мне?» Почему?

Когда я начала ездить в Сараево во время войны в Боснии и Герцеговине, мне не было страшно, хотя я видела и пережила ужасные вещи. Тогда я начала задумываться о молодых людях, какими были мой отец и мать[31], когда они ушли в партизаны. Отец еще в течение тридцати лет после окончания войны по-своему переживал тогдашние травмы. И я поняла, что бывают моменты, состояния, когда ты просто не замечаешь страха. Только так можно пережить столь тяжкие времена. Без сараевского опыта я бы этого не осознала, хотя свои страдания в Сараево я даже близко не могу уподобить страданиям жителей осажденного города.

Когда у вас зародилась идея этой книги?

Всё это я носила в себе с восьмидесятых годов, когда стал возвращаться национализм. Я оправдывалась тем, что мне нужно время. А в июне прошлого года[32] всплыла фраза: «Страшно ли мне?» Потом последовала пауза, я никак не находила слов. Я пыталась освободиться от своих родителей, а ведь они были такими сильными, очень сильными, и освободиться — не получалось. Но я им благодарна, что они не заставляли меня вступать в партию, разрешали путешествовать автостопом по Европе… Уже потом я делала репортажи из Белграда и Косово. У Челе-Кула[33], во время речей Караджича[34], в которых он боснийцев и бошняков (а я по-прежнему их не различаю) называл турками, отдельные кусочки постепенно начали складываться в единое целое.