Странствия с моим гуру - [32]

— Колоду заберет трактор. Зиму можно прожить, работая на лесопилке. А весной поедем на пастбища к границе, в Кулу. Сейчас месяц убывает, дерево не набирает сока — самое время для рубки леса.

«Luna decrescit…»[22] — припомнилось мне. На фоне прозрачного неба струится ароматный дым, я вижу пророческое лицо старого кочевника. Угощаю рабочих папиросами.

Я ищу своего шофера. Кришен нужен мне как переводчик. Что это с ним, черт возьми, делается? Он сидит, открыв дверцы машины, обхватив голову ладонями, и сплевывает прямо между расставленными ногами.

— Я не мог подойти, саб, земля убегает…

На прощание маленький мальчик с дружеским жестом всыпал мне через окно горсть орехов. Он отрицательно покачал головой, когда я попытался дать ему несколько монет.

Дорога бежала по долине. На наши лица легли прохладные тени. Стали появляться хижины с крутыми крышами. Издалека светятся красные призмы сушеного перца, желтеют связанные пучками початки кукурузы.

Навстречу нам катит огромный грузовик, везущий длинные бревна, стянутые цепью.

— Keep left[23], — вдруг вскрикнул Ричард, хватаясь за руль, и свернул машину к обочине дороги. Кришен смотрит удивленными и немного осоловелыми глазами.

— Ведь я свободно проеду между этими двумя машинами, — показал он, растопырив пальцы вилкой.

— Он, должно быть, болен, — положил я ладонь на лоб Кришена.

— Кришен, что с тобой?

— Ничего, саб, я могу вести дальше.

— Разве ты не видел, что то была одна машина?

— Саб шутит. Когда съезжаешь с горы, всегда кажется, что одна, а потом оказывается, что их две.

— Пересядь назад, — приказал Ричард, отбирая у него руль.

Кришен, обидевшись, неуверенными шагами лунатика вышел из машины и вслепую водил ладонью по дверце, отыскивая ручку.

— Что с ним случилось?

— Черт его знает. Может, малярия.

Кришен сидел съежившись. Я видел в зеркальце, как он вытирал ладонью слюну, стекавшую с уголков губ.

В этом селе мы должны были увидеть «фабрики» ковров. Нас уже там ждали. Инструктор в белой шапочке пирожком, какие носят члены конгресса, весьма охотно взялся нас сопровождать.

Боже мой, «фабрика»! В сараях на клочьях циновок, тесно прижавшись друг к другу, сидели чумазые мальчики. Солнечный свет проникал сюда через открытые двери и зажигал в широких щелях золотые стрелы. Станки стояли в один ряд, с потолка свисала сетка основы, и сотканный ковер наматывался на колоду. Старый ткач монотонным голосом выпевал цвета и цифры. А маленькие пальчики малышей хватали под диктовку нити цветной шерсти и автоматически затягивали узелки. Чем больше туго завязанных узлов приходится на квадратный дюйм, тем выше цена ковра. Традиционные узоры, записанные на пергаменте книг, выпеваемые из поколения в поколение, застывали на известных своими красками и хитроумными мотивами кашмирских коврах.

Мальчики украдкой посматривали на нас, но их уже торопил напев мастера. Они терли гноившиеся большие Черные глаза и, согнувшись, продевали челнок через нити, сгоняя с измазанных щечек назойливых мух. Ветер приносил с собой сладковатый запах кухонных отбросов и кудахтанье кур, а на крыше сарая, как заржавевшая дверная петля, скрипел павлин.

— Старое искусство гибнет, — жаловался инструктор, — здесь последняя резервация… Они еще заботятся о совершенстве, применяют натуральные красители… Пока ковер не превратится в законченное произведение искусства, его не выпустят из рук. Туристы покупают что угодно, вот и портят нам ткачей. Людям, привыкшим к машинным изделиям, уже достаточно того, что это ручная работа, что тут заключена масса труда. Сотни и сотни часов. Собственно говоря, любая цена была бы слишком низкой.

Я не мог не согласиться с ним. Кто в состоянии заплатить этим малышам за украденную юность, за их легкие, набитые шерстяной пылью, за искривленные спины и больные глаза?

— Вы напрасно расстроились. Теперь уже работают лишь самые молодые. На эту удочку попадаются только маленькие мальчики. Им плетение ковров еще напоминает игру. Потом их и палкой не загонишь на работу. Иногда они работают на уборке, когда можно показаться, развалившись на снопах… А основное их занятие — это беседы в мужском кругу, посредничество в делах, пиршества: баранина с чесноком и самогон… Вся работа лежит на плечах женщин.

Местная одежда мешает работе. Мужчины носят просторные халаты с широкими рукавами. Полы болтаются, цепляются за все… Остается только завернуться в халат, как в плащ, улечься на солнышке и, покуривая трубку, переваривать пряное жаркое… Обдумывать дела, хитроумные и сложные комбинации.

А мы были могучим, воинственным народом. Только после того, как нас покорили монголы, нам навязали эту полумонашескую, полуженскую одежду. И так уж осталось. Из рыцарского народа мы превратились в купеческий, а работу на полях оставили женщинам…

— Не думаю, чтобы это было такое уж плохое разделение труда. Ведь вы — лучшие купцы в мире…

— Нет, нет, — вежливо запротестовал инструктор. — Парсы еще лучше нас, те, краснобородые… Они самые богатые люди в Индии.

— О да, — понимающе кивнул я.

— У нас есть такой господин Ласоон. Так он может даже зимой отправиться в горы, к границе Тибета, почти к Афганистану. Долины тогда засыпает снег, горцы голодают. В такое время за мешок риса можно получить прекрасный ковер… Чего не сделаешь ради дела…