Странный рыцарь Священной книги - [29]

Барон попытался нанести мне молниеносный удар сверху вниз. Я защитился перекрещенными ножом и рогатиной — помедли он хоть мгновение, я выбил бы саблю из его рук. Сабля была легкая, и он понимал, что ни оружием, ни врукопашную ему не одолеть меня.

Он отступил. Маска продолжала смеяться. Барон расставил ноги шире — явно был привычен драться на мокрых досках раскачивающейся корабельной палубы. Стемнело. Я уже не видел его глаз, чтоб угадать мгновение, когда он нанесет очередной удар. Он нападал и слева, и справа, делал колющий выпад, меняя направления клинка, но всякий раз натыкался на мою рогатину.

Давным-давно, когда я еще только учился владеть мечом, я уже побеждал своего наставника. Он с проклятьем бросал свой щит и говорил:

— Тебя убьют в первом же бою. Ты рискуешь жизнью, зная, что я пощажу тебя.

Всякий бой — это равновесие между нападением и защитой. Существует, по меньшей мере, десяток способов убить своего противника, стоит лишь на миг подумать только о нападении. В этот миг судьба твоя в руках Божьих. Если ты недостаточно стремителен, если противник проворней тебя — ты погиб. Я ставил на карту свою жизнь и побеждал. Да на самом деле вряд ли и мог поступать иначе. В нашем мире, мире сильных мужей — быков, что много тяжелее и сильнее меня, я был леопардом, пантерой. Более быстрым и более дерзким.

И точно леопард в прыжке, вытянув тело почти вровень с землею, я ринулся в бой. Нож — продолжение правой руки, рогатина — в левой. Любой удар арабской сабли был бы встречен и отражен ею.

Я почувствовал, как нож мой пронзает ткани тела и ударяется обо что-то твердое, как дерево. Рукоять ножа задрожала в моей руке. Острие сабли блеснуло перед моими глазами, рогатина отклонила его, но в своем стремительном рывке я сам натолкнулся на сталь клинка. Он взрезал мое бедро от колена вверх, но отскочил, не задев кости.

Барон упал на спину, из живота у него торчала рукоять моего ножа. Я распрямился, теплая влага стекала по левой ноге, будто со мной случился детский грех.

Лишь тогда я взглянул на моих спутников. Они стояли у стены, в темноте светились их бледные лица. Я сел, оголил бедро. Рана была большой и глубокой, кровь била ключом. Я разорвал рубаху, перетянул ногу у бедра. Кровь потекла тонкой струйкой. Я поднялся — оказалось, ходить могу. Тогда, нагнувшись, сорвал с барона маску. При скудном свете угасающего дня увидел жестокое лицо, искаженное яростью и смертной мукой. Он смотрел на меня. Этот человек был молод. Возможно, он и впрямь был бароном, но только не Д’Огервилем.

Я сказал:

— Это не барон Д’Отервиль. Много лет назад я видел барона в Иерусалиме. Он уже тогда был зрелым мужем.

Влад сказал:

— Коль скоро этот человек не Д’Отервиль, он скрывал лицо свое ото всех. И, значит, я тоже могу назваться бароном Д’Отервилем.

С усилием выдернул я свой нож из живота убитого — острие засело в позвоночнике — и перерезал ему горло. Еще один, выдававший себя за того, кем он не был. Как и я… Тогда я подошел к лежавшему на земле Роже и одним резким движением свернул ему шею.

Подойдя к двери, я выглянул в щель между рассохшимися досками. Двор затих, какой-то конюх чистил расседланных лошадей, окошки постоялого двора светились. У распахнутых ворот стояли, привалившись к оседланным лошадям, двое конников без шлемов. Это были стражники мнимого Д’Отервиля — ждали, когда тот выведет из сарая пленников. Я сказал Владу:

— Раздень его.

Ясен удивленно уставился на меня, будто это я снял с себя маску, и он впервые видит истинное мое лицо. Лада, закрыв глаза руками, прислонилась лбом к тому косяку, о который я разбил голову мнимого Роже.

Да, я дрался, как настоящий Анри де Вентадорн, а теперь и повелевал, как он.

Но разве Боян из Земена не был тоже воином? Возможно, даже рыцарем. И разве не пошел бы он тоже на убийство ради Священной книги?

Влад надел на себя платье барона, панцирь, маску, я же превратился в Роже и взял его маску. Мертвые тела белели в полутьме. Мы спрятали их в копнах сена.

Чуть не забыл — когда Влад снимал с барона одежду, у того из-за пазухи выпала вторая маска мягкая, гибкая, с отвисшей нижней губой. А затем оттуда же выскользнул и упал наземь кожаный кошель. Я поднял его — он был тяжелый, таким тяжелым могло быть только золото. Да, там хранилось целое богатство — самое малое, двести или триста золотых монет. У меня закружилась голова, тошнота подступила к горлу, как будто я на пустой желудок осушил полный кубок вина.

Рука Ясена вытянула кошель из сжавшейся моей руки. Он широко размахнулся и зашвырнул его вглубь сарая. Утонув в мягком сене, золото исчезло, даже не звякнув. Ясен сказал:

— Бояне, любое золото подобно пасти дракона.

А я и забыл, на миг, что я Боян из Земена. Но все равно — в темноте пришлось бы искать это золото до утра. Хотя, быть может, это у меня в глазах было темно? Я чувствовал, что какая-то теплая река уносит меня куда-то. Клонило ко сну.

Мы вышли из сеновала, пересекли двор, а мне казалось, что я ступаю не по земле, а иду по колено в облаках. Завидев нас, стражники испуганно вытянулись в струнку. Я велел им следовать за мной. Остановился я очень скоро, когда ограда скрыла нас от постоялого двора. Дорога была темна и безлюдна, усыпляюще стрекотали кузнечики. Я всмотрелся в свирепые, алчные лица стражников-головорезов. Выбрал того, кто, показалось мне, будет говорить. Второго прикончил одним ударом ножа.